Имя Аркадия Аверченко, к сожалению, сейчас не так на слуху, как хотелось бы. Сейчас много юмора грубого и пошлого, Аверченко же был блистателен и тонок.
Но именно поэтому возьмите в его день рождения томик его рассказов, спрятанный где-то на книжной полке, а нет такого — найдите его рассказы в Сети, это не сложно, и повод для этого обращения к великолепной литературе есть просто прекрасный: писатель родился сегодня, 27 марта, в далеком 1881 году.
Отец Аркаши очень рано разорился: он был торговцем и ему просто феерически не везло. Аркашу учили уму-разуму старшие сестры; врожденное чувство юмора помогало парнишке не озлобиться, а как-то почти весело воспринимать все удары судьбы. Ему было всего 15 лет, когда сметливого парнишку взяли на службу — он стал конторщиком на донецкой шахте. Бюрократии было полно и тогда: бесконечные подсчеты и записи вызывали у Аркадия и раздражение, и насмешку. И когда егоБ 18-летнего, взяли на службу в Харьков, что явно было повышением, он быстро нашел дело по душе: начал писать, а затем опубликовал первый рассказ в журнале «Одуванчик».
Он был молод и дерзок, бесстрашен и даже авантюристичен. Его влек Санкт-Петербург, и он отправился туда — искать счастья и славы. Во время революции 1905 года начал активно печататься как публицист, а потом принимается забрасывать редакции журналов удивительно смешными и острыми сатирическими произведениями. И более того — даже издает сам пару юмористических журналов, которые, правда, вскоре запретила цензура.
Чуть позже Аверченко вдохнул новую жизнь в журнал «Стрекоза» — «загибавшееся» издание, в котором когда-то публиковался Чехов. Это было фантастическое возрождение! В 1908 году «Стрекозе» на смену пришел «Сатирикон». В нем — чуть позже, конечно, печатались Леонид Андреев, Самуил Маршак, Алексей Толстой… Он привлек туда даже Куприна — очарованного стилистикой и качеством журнала, который сегодня можно назвать жемчужиной журналистики и литературы того времени. Аркадий Аверченко был и главным сотрудником журнала,и генератором всех идей, благодаря ему взошла и заблистала звезда несравненной Тэффи… Он начал выпускать и «Библиотечку Сатирикона» — тираж изданий превысил два миллиона…
Постоянным сотрудником «Сатирикона» и вдохновителем всех журнальных начинаний был сам Аверченко; становлением писателя первой величины была сатириконовская карьера Н. А. Лохвицкой (Тэффи). Помимо журнала выпускалась «Библиотека Сатирикона»: в 1908-1913 годах было опубликовано около ста названий книг общим тиражом свыше двух миллионов, в том числе и первый сборник рассказов Аверченко «Веселые устрицы» (1910), выдержавший за семь лет двадцать четыре издания.
Как это часто бывает, «Сатирикон» со временем раскололи внутренние противоречия его создателей и творцов. Но за это время острое перо Аверчено выработало и затвердило новый стиль в литературе и сатире: он гипертрофировал действительность, но так, что мы верили ей, доводил ситуации до абсурда, но так, что это казалось реальностью; а юмор его был всегда на той высоте, куда не может дотянуться пошлость или грязь, он искрился и сиял, высмеивая и издеваясь — тонко, остро, резко…
Он радостно воспринял Февральскую революцию, но вовсе не понял Октября. Его юмор стал иным — он приобрел оттенки «черного», особенно когда в 1918 году Аверченко сбежал из центра революции на белогвардейский юг. Ему впервые стало тошно: его «Новый Сатирикон» запретили, страна разрушалась на глазах, происходило что-то такое, к чему он уже не мог относиться легко и с легким юмором или насмешкой. Он клеймил большевизм, писал не только антисоветские анекдоты, но и очерки и зарисовки — болезненно злые и пронзительные. И одним из последних ступил на борт корабля, покидавший родину — он уехал в Стамбул, а затем жил в Европе, глотая болезненные, горькие эмигрантские воспоминания о прошлом и живя при этом только ими.
…Эмигрантская жизнь привела его в Прагу. Он прожил в ней всего несколько лет, успел привыкнуть и к прекрасному, но все же к чужому городу, и к звукам чужой речи, начал обретать покой, успел написать несколько книг.
Судьба не дала ему завершить тот колоссальный разбег, который он совершил: жизнь его оборвалась в Праге, в 1925 году. Он был молод и полон идей. И справлялся в этом мире со многими трудностями. Но с потерей родины справиться так и не смог. Доживая несладкую жизнь эмигранта, он шутил, но как-то все же грустно, и бесконечно перебирал в памяти осколки разбитого вдребезги…
И если вы вдруг поймете, что не слишком хорошо знакомы с его творчеством, или подзабыли его, вспомните писателя, прочтя один из самых пронзительных его рассказов, который так и называется:
ОСКОЛКИ РАЗБИТОГО ВДРЕБЕЗГИ
…Оба они сходятся у ротонды севастопольского Приморского бульвара, перед закатом, когда все так неожиданно меняет краски: море из зеркально голубого переходит в резко синее, с подчеркнутым под верхней срезанной половинкой солнца горизонтом; солнце из ослепительно оранжевого превращается в огромный полукруг, нестерпимо красного цвета; а спокойное голубое небо, весь день томно дрожавшее от ласк пылкого зноя, к концу дня тоже вспыхивает и загорается ярким предвечерним румянцем — одним словом, когда вся природа перед отходом ко сну с неожиданной энергией вспыхивает новыми красками и хочет поразить пышностью, тогда сходятся они у ротонды, садятся они на скамеечку под нависшими ветвями маслины и начинают говорить…
У одного красивый старческий профиль чрезвычайно правильного рисунка, маленькая белая, очень чистенькая бородка и черные еще живые глаза. Он петербуржец, бывший сенатор, на всех торжествах появлялся в шитом золотом мундире и белых панталонах — был богат, щедр, со связями. Теперь на артиллерийском складе поденно разгружает и сортирует снаряды.
Другой — маленький рыжий старичок, с бесцветным петербургским личиком и медлительными движениями человека, привыкшего повелевать. Он был директором огромного металлургического завода, считавшегося первым на Выборгской стороне. Теперь он — приказчик комиссионного магазина и в последнее время приобрел даже некоторую опытность в оценке поношенных дамских капотов и плюшевых детских медведей, приносимых на комиссию.
Сойдясь и усевшись друг против друга, они долго молчат, будто раскачиваясь; да и в самом деле раскачивают головами, как два белых медведя во время жары в бассейне зоологического сада.
Наконец первым раскачивается сенатор:
- Резкие краски,- говорит он, указывая на горизонт. - Нехорошо.
- Аляповато,- укоризненно соглашается приказчик комиссионного магазина. - Все краски на палитре не смешаны, все краски грубо подчеркнуты.
…
- Ну!!
- Небо — розовое с пепельным, вода — кусок розового зеркала, все деревья — темные силуэты, как вырезанные. Темный рисунок Казанского собора на жемчужном фоне…
- И не говорите! Не говорите! А когда зажгут фонари Троицкого моста…
- А кусочек канала, где Спас на Крови…
…
- Ну скажите: что мы им сделали? Кому мы мешали?
- Не говорите!
Оба старика поникают головами… Потом один из них снова распускает белые паруса сладких воспоминаний и несется в быстрой чудесной лодке, убаюкиваемый — все назад, назад, назад…
«Аиды» в Музыкальной Драме?
- Да уж Лапицкий был — ловкая шельма! Умел сделать. Бал у Лариных, например в «Онегине», а?
- А второй акт «Кармен»?
- А оркестр в «Мариинке»? Помните, как вступят скрипки, да застонут виолончели — Господи, думаешь: где же это я — на земле или на небе?!
- Ах, Направник, Направник!..
…
Рядом два восточных человека, в изумительно выутюженных белых костюмах и безукоризненных воротничках тоже перебрасываются тихими фразами:
- С утра только я и успел взять из таможни 7 ящиков лимонов и 12 — спичек. Понимаешь?
- А Амбарцун?
- Амбарцуна мануфактурой завалили.
…
- А что с какао?
- Амбарцуна какаом завалили.
- Чего я никогда уже, вероятно, не услышу,- это игры Гофмана…
- А помните, как Никиш…
- Вчера с меня за отбивную котлету спросили 8 тысяч…
- А помните «Медведя»?
- Да. У стойки. Правда, рюмка лимонной водки стоила полтинник, но за этот же полтинник приветливые буфетчики буквально навязывали вам закуску: свежую икру, заливную утку, соус кумберленд, салат оливье, сыр из дичи.
- А могли закусить и горяченьким: котлетками из рябчика, сосисочками в томате, грибочками в сметане… Да!!! Слушайте — а расстегаи?!
- Мне больше всего нравилось, что любой капитал давал тебе возможность войти в соответствующее место: есть у тебя 50 рублей — пойди к Кюба, выпей рюмочку Мартеля, проглоти десяток устриц, запей бутылочкой Шабли, заешь котлеткой даньон, запей бутылочкой Поммери, заешь гурьевской кашей, запей кофе с Джинжером… Имеешь 10 целковых — иди в «Верну» или в «Малый Ярославец». Обед из пяти блюд с цыпленком в меню — целковый, лучшее шампанское 8 целковых, водка с закуской 2 целковых… А есть у тебя всего полтинник — иди к Федорову или к Соловьеву: на полтинник и закусишь, и водки выпьешь, и пивцом зальешь…
- А летом в «Буфф» поедешь: музыка гремит, на сцене Тамара «Боккачио» изображает… Помните? Как это она: «Так надо ходить по-о-о-чку»… Помните? Ах, Оффенбах!
Восточные человеки наговорились о своих делах, прислушиваются к разговору сенатора и директора завода. Слушают, слушают — и полное непонимание на их лицах, украшенных солидными носами. На каком языке разговор?..
«Маскотта»? «Сядем в почтовую карету скорей»… А джонсовская «Гейша»?… «Глупо, наивно попала в сети я»…
- Ну!… А «Луна-Парк»!
- А Айседора!
- А премьеры в Троицком или в Литейном!!.
- А пуант с Фелисьеном и ужинами под румын, у воды!..
- А откровения психографолога Моргерштерна! Хе-хе…
- А разве лезло утром кофе в горло без «Петербургской Газеты»?!
- Да! С романом Брешки внизу! Как это он: «Виконт надел галифе, засунул в карман парабеллум, затянулся «Боливаром», вскочил на гунтера, дал шенкеля и поскакал к авантюристу Петко Мирковичу!» Слова-то все какие подобраны, хе-хе…
- А «Сатирикон», по субботам! С утра торопит Агафью, чтобы сбегала на угол за журналом…
… Какое волнующее чувство.
- А когда художественники приезжали…
И снова склоненные головы, и снова щемящий душу рефрен:
- Чем им мешало все это…
Подходит билетер с книжечкой билетов и девица с огромным денежным ящиком.
…
- Мы… этого… нам не надо. Почем билеты?
- По пятьсот…
- Только за то, чтобы посидеть на бульваре?! Пятьсот?..
- Помилуйте, у нас музыка…
… Понурившись, уходят.
У выхода приостанавливаются.
- А наш Летний Сад, помните? Эти дряхлые статуи, скамеечки… Музыка тоже играла…
«Уж полночь, а Германа все нет»! Какие голоса были!.. Ах, Лиза, Лиза…….
- За что они Россию так?..