Трудно сказать, кто и когда впервые назвал Аркадия Аверченко «русским Гашеком». Однако пражане с этим титулом согласились. Так и получилось, что в чешской юмористике 1920-х годов стало два Гашека, и еще неизвестно, кого больше любил читатель. Однако обо всем по порядку.
17 июня 1922 года на перроне Hlavni nadrazi многочисленная публика ожидала русскую знаменитость – Аркадия Аверченко. Увлеченно сплетничали:
- Это тот Аверченко, который фельетоны про Ленина писал?
- А помните его афоризм: «Я большевик, и ничто уголовное мне не чуждо»? Остроумно!
…
- А, правда, что его любил покойный русский император?
- Говорят, он очень хорош собой? – восторженный женский голос.
- А я слышала, что он совсем некрасив, и один глаз у него стеклянный… — голос тоже женский, но скептический.
- А он женат? – неприкрытое любопытство.
– на перрон ступил виновник торжества: улыбчивый мужчина лет сорока. Двухметрового роста. Полноват. Гладко выбрит. В пенсне. Дорогой и элегантный костюм. Шляпа. Изящная трость. Взгляд иронично-лукавый.
Защелкали объективы фотоаппаратов. Подскочил репортер:
- СтэнПол, газета «Prager Presse». Аркадий Тимофеевич, добро пожаловать в Прагу!
- Моцкрат декуи, — улыбается писатель. — Судя по количеству собравшихся, вы хотите вручить мне ключи от города? Но они мне не нужны, у меня есть отмычка!
Дружный смех.
- Я приехал со своим театром «Гнездо перелетных птиц». Сыграем в вашем городе несколько спектаклей, потом поедем по всей стране.
- Где вы учились актерскому мастерству?
- У большевиков. Не будь их — мне бы и в голову не пришло так энергично вступить на подмостки. Чувствую себя спокойно. Скажут мне: « Плохо вы играете, молодой человек!». А мне что? Я писатель, а не актер. А если кто-нибудь из читателей заметит: «Отвратительный вы написали рассказ, Аркадий Тимофеевич!». Так это не моя специальность — я, в сущности, актер.
Так состоялось первое знакомство пражан с Аркадием Аверченко, который в эмиграции несколько сменил амплуа: начал играть роли в постановках собственных пьес. Его актерские способности чехи получили возможность оценить две недели спустя, 3 июля, в зале «Сметанов». Вечер удался: был аншлаг, и это в мертвый летний сезон! Немедленно после этого труппа Аверченко отправилась в тур по городам Чехословакии (Брно, Пардубицы, Пильзен, Ческе Будейовице, Братислава, Словенские Кошицы, Ужгород, Мукачево).
«Злата Гуса» на Вацлавской площади. Эта гостиница ему нравилась по многим причинам: центр города, вокзал в двух шагах, магазины все рядом, ресторан прямо в отеле. Откроем один секрет: писатель в быту был несколько ленив и тяжел на подъем. Ценил комфорт и блага цивилизации, поэтому в ближайшие три года «Злата гуса» (которую наш герой в шутку называл «Золотым гуся» и «Золотым порося») стала его «штаб-квартирой». 10 октября Аркадий Тимофеевич сидел в банкетном зале этого отеля и с радостью приветствовал своих знакомых по Петербургу, Москве, Севастополю, Константинополю: писателей Евгения Чирикова и Илью Сургучева, поэтов Петра Потёмкина и Константина Маковского, журналистов Марка Слонима и Константина Бельговского. Все они прибыли для участия в учредительном собрании, которое неделю спустя в той же «Злата Гуса» утвердило устав новой организации — «Союза русских писателей и журналистов в Чехословакии». Аверченко немедленно вступил в этот Союз. Затем стал сотрудником пражских газет «Prager Presse» (где вел рубрику «Аверченко и мир») и «Lidové Noviny» (здесь наверняка познакомился с тогдашним редактором Карелом Чапеком). Далее писатель нанес визит местному издателю Джозефу Вилимеку и заключил с ним договор о выпуске своего полного собрания сочинений на чешском языке. Перевод поручил Винценцу Червинке, которого хорошо знал по Петербургу и с кем сотрудничал еще до войны. Далее Аверченко в срочном порядке сообщил свой новый адрес коллегам, рассеянным по Европе и Америке. В «Злата Гуса» полетели письма от ревельской газеты «Последние известия», рижского «Сегодня», берлинского «Руля», ковенского «Эхо», парижских «Свободных мыслей», нью-йоркского «Нового русского слова». Все просили материал, поэтому Аркадий Тимофеевич закрылся в отеле и засел за работу. Портье он быстро приучил, что по утрам следует вывешивать на крючок для ключа от номера записку: «Господина Аверченко нет дома». Горничные не смели входить, а друзья терпеливо дожидались вечера, когда смогут лицезреть своего Аркадия.
Нужно заметить, что вокруг Аверченко, где бы он ни находился, моментально возникала «свита», которая окружала его подобострастием и любовью. Аркадий Тимофеевич был стопроцентным лидером, генератором идей, душой компании. Последние два года его неизменно сопровождала супружеская чета актеров Раисы Раич и Евгения Искольдова, с которыми он познакомился в Константинополе. Интересно, что их трио было и любовным треугольником: Раиса Павловна занималась Аверченко гораздо больше, чем своим мужем. После приезда в Прагу в «свиту короля» прочно вошел и корреспондент «Prager Presse» Константин Бельговский, которого Аверченко ласково звал «Косточкой». (Простим Аркадию Тимофеевичу такую фривольность – он был старше своего нового друга на 15 лет). Совершенно родственные отношения сложились у писателя и с пражской семьей Кутлвашр – Лизой и Карелом. Молодые люди покорили Аверченко историей своей любви. Карел, подполковник Чехословацкого корпуса, в 1919-ом году попал в сибирский город Канск, где и познакомился с Лизой. Потом судьба их развела, однако Лиза после окончания войны поехала за своим любимым. «Дошла до того, что выдавала себя за дочь адмирала Колчака, чтобы побыстрее добраться!» — рассказывала она, смеясь. В конце концов, Лиза и Карел снова встретились в Ческе-Будейовице, а затем обвенчались в Праге. Теперь Карел делал карьеру, был в чине бригадира. Аверченко как-то сказал ему: «Дорогой “бригадик”, дружба с вами сыграла со мной дурную шутку: мне начали писать совершенно незнакомые люди, которые просят устроить их в Чехословацкую армию!».
Пока муж был на службе, Лиза – утонченная и поэтичная — делала попытки стать писательницей. Аверченко ей помогал и порой иронизировал: «Лиза, что значит фраза у вас в тексте: “Солнышко светит с Пилюшкинской щедростью”? Что это за загадочный для меня Пилюшкин1, который, очевидно, прославился своей щедростью — раз имя его сделалось нарицательным?! Я из-за Пилюшкина целую ночь не спал!». Лиза в шутку обижалась, называла Аверченко «препротивным созданием», но любила его без памяти. В свою очередь, она учила Аркадия Тимофеевича чешскому языку. Некоторые слова забавляли его чрезвычайно. Например, сленговое «гафан». Дергая за хвост Лизиного ньюфаундленда Боджи, Аверченко старательно произносил: «Чий гафан? Запуйчим го!». И, смеясь, добавлял: «Ё?».
Время в Праге проходило весело. Однако передышка между концертами была недолгой. В конце октября 1922 года Аверченко с Раич и Искольдовым уехали на гастроли в Берлин, встретили там Новый год, а затем отправились в продолжительный тур по Прибалтике и Польше. После этого «чёса» — краткий отдых в Сопоте и непродолжительный приезд в «Злата Гуса» летом 1923 года. К этому времени дирекция полиции Праги оформила писателю паспорт с совершенно немыслимой датой рождения — 6 марта 1884 года, которая потом «перекочевала» на его могильный памятник. Краткий отдых – и снова турне по Румынии и Сербии. Потом опять выступления в Берлине. Смеясь, Аверченко стал называть себя «глоб-троттером»2. Ураганная деятельность, которую он развил в 1922 – 1923 годах, впечатляет. У него выходили книги в Праге, Париже, Берлине, Варшаве, Загребе, Софии, Харбине, Нью-Йорке. Его переводили на все европейские языки. Театры Риги, Берлина, Моравской Остравы, Праги ставили его плутовскую трагикомедию «Игра со смертью». Его буквально разрывали на части редакторы эмигрантских газет! Написанный в Сопоте роман «Шутка Мецената» был куплен сразу же несколькими издательствами. Писателя звали в Америку, румыны похвалялись исключительным с ним сотрудничеством, его боготворил русский Берлин. Только за литературный труд с 17 июня 1922 года по 1 сентября 1923 года Аверченко получил 80 300 чешских крон. Добавьте сюда доходы от гастролей (писателю полагалось 40% от прибыли). У Аркадия Тимофеевича был текущий счет в Промышленном банке Праги. Благополучие его дошло до того, что он, единственный из писателей-эмигрантов, отказался от субсидии, выплачиваемой чешским правительством по «Русской акции»!
Однако такое напряжение сил не могло не сказаться на его здоровье. Аверченко себя, что называется, «загнал». Когда весной 1924 года он вернулся в «Злата Гуса», то понял, что страшно устал. Навалилась тоска. Внешне он оставался тем же – то есть шутил и «вкалывал» (участвовал в мероприятиях Союза русских студентов в Чехословакии, подписал контракт с пражским театром «Комедия» на устройство нескольких вечеров, готовил для популярного издательства «Пламя» рукописи новых книг – «Рассказов циника» и «Шутки Мецената»). Однако на душе было нехорошо, поэтому писатель начал посещать церковь Святого Микулаша на Староместской площади (тогда единственный православный храм). О чем он молился? Наверняка, о том же, о чем и все эмигранты. О благополучии близких, о скорейшем возвращении в Россию. Там, в Севастополе, осталась любимая мама. С ней сестры Люба и Надя. Сестра Маша – где-то в Донбассе. Нина, говорят, умерла от тифа. Правда, Оля и Лена живут в Париже, но у них свои семьи, свои заботы. Он уже забыл, когда получал от них письма…
«Не будь ребенком, — говорила ему Раиса Раич, — пойди к доктору и серьезно полечись, а, главное, тебя нужно спасать из Праги, для тебя этот климат убийственен». Аверченко решил сменить климат и поехать на Рижское взморье. Но не сложилось: буквально накануне отъезда у него сильно заболел левый глаз, поврежденный еще в юности, в Харькове. (Всю жизнь Аверченко скрывал, что фактически был инвалидом: больной глаз у него совсем не видел). После осмотра в клинике пражского профессора Брукнера глаз пришлось удалить и вставить протез. Но несчастья не отступали. Приступы удушья стали повторяться так часто, что Аверченко лег на обследование в кардиологическую клинику профессора Младеевского. Доктор предписал диету и лечение на курорте. Лиза Кутлвашр советовала поехать в Яхимов — родоновую здравницу в окрестностях Карловых Вар. Аркадий Тимофеевич невесело отвечал: «Насчет Яхимова это — может быть, богатая идея, а, может, и нет. Все будет зависеть от профессора, у которого я думаю спроситься. Как он скажет?». Профессор посоветовал отправиться на шесть недель на курорт Подебрады. Провожал Аверченко верный «оруженосец» Косточка Бельговский. Раиса Раич в это время была на гастролях, поэтому засыпала возлюбленного письмами: «Мой глупый, родной Аркадинька! Мой родной… как можно скорее поезжай в Подебрады и серьезно полечись. Как ты там, бедненький, будешь жить? Если бы я могла, я бы прискочила к тебе и поехала бы с тобой». Но Аверченко уже было не до Раич. Сидя в одиночестве в гостиничном номере, он встречал самый грустный и последний в своей жизни Новый год — 1925-й.
23 января больного уже на носилках доставили в клинику профессора Силлабы в Пражской городской больнице. Диагноз оказался страшным: полное ослабление сердечного мускула, расширение аорты и нефросклероз. Потянулись полтора месяца борьбы за жизнь. Удивительно, но Аверченко не падал духом и вовсе не собирался умирать. Он все еще шутил и планировал по выздоровлению написать фельетон о больнице и чувствах лежащих в ней. Часто рассказывал еврейские анекдоты. Но друзья знали, что он уже не поправится. 8 марта у больного произошло первое кровоизлияние. Второе последовало 12 марта в 4 часа утра. Через пять часов, не приходя в сознание, Аркадий Тимофеевич Аверченко скончался. Он не дожил двух недель до своего 45-летия.
Печальная весть быстро облетела все центры русской эмиграции. Скорбя, писали некрологи бывшие сатириконцы: Тэффи, Саша Чёрный, Александр Куприн, Осип Дымов, Сергей Горный… Прага прощалась со своим «русским Гашеком» 14 марта: в витринах всех книжных магазинов были выставлены его портреты в траурной рамке и книги, вышедшие в Чехословакии. «Prager Presse» писала, что из жизни ушел «самый значительный юморист России предвоенных лет». Свой последний поклон пришли отдать представители министерства иностранных дел Чехословакии, синдиката чехословацкой печати, общества славянской взаимности, а также жившие в Праге русские писатели Евгений Чириков, Василий Немирович-Данченко. Присутствовал и чешский коллега Аверченко — писатель К. М. Чапек-Ход. Из каплички крематория, где происходило отпевание, гроб несли на руках до Ольшанского кладбища, где опустили в землю неподалеку от строящегося храма Успения Богородицы. В 1930 году на могиле появился тот памятник, что стоит и сегодня.
была разделена в равных долях между его пятью сестрами. Все эти женщины с трудом пережили известие о скоропостижной смерти сына и брата и были уверены в том, что здесь не обошлось без НКВД. В семье знали, что Аркадий никогда не жаловался на сердце, поэтому его кончина показалась родным более чем странной.
Архив писателя в 1928 году был отправлен в Париж его младшей сестре Ольге, которая хранила его сорок (!) лет. Ольга Тимофеевна прекрасно осознавала, что память о ее брате совершенно утеряна в России, да и в Европе уже не осталось никого, кто бы его знал. А она все равно берегла три чемодана с письмами и фотографиями, словно знала – времена переменятся! И они, действительно, переменились к лучшему. Сегодня без имени Аркадия Аверченко не обходится ни один вузовский учебник по истории литературы и журналистики Серебряного века, ни один серьезный труд о событиях Гражданской войны. Творчеству писателя посвящаются кандидатские и докторские диссертации в Украине, России, Беларуси, странах дальнего зарубежья. Об Аверченко снимаются телевизионные фильмы, экранизируются его произведения. Московское издательство «Молодая гвардия» в этом году готовит к выпуску книгу «Аркадий Аверченко» в популярной серии «Жизнь замечательных людей».
Много загадок таит в себе и пражский период, один из самых интересных в жизни Аверченко. Кто знает, какие открытия ждут нас на этом пути?…
Примечания
– герой поэмы Н. В. Гоголя «Мёртвые души».
2 «Globe-trotter» (англ.) — человек, который много путешествует (дословно — «рысью бегущий по земному шару»).