В биографии А. Т. Аверченко, несмотря на большой интерес к личности писателя сегодня, до сих пор есть «белые пятна». Относительно подробно изучены петербургский и эмигрантский периоды жизни известного юмориста, тогда как ранний, детские и юношеские годы, освещается исследователями более чем скромно. Описывая детство Аверченко, биографы обращаются в основном к его автобиографической прозе, воспоминаниям друзей и коллег писателя по «Сатирикону». Наиболее полные сведения об интересующем нас периоде содержатся в монографии американского доктора философии Д. Левицкого «Жизнь и творческий путь Аркадия Аверченко», но и они содержат некоторые неточности. Сказывается невозможность для автора работы попасть в Севастополь в 60-х г. г. прошлого столетия.
Цель данного исследования – пополнить существующие сведения о детстве Аркадия Аверченко новыми, ранее неизвестными, фактами. Для получения необходимой информации мы проанализировали автобиографические рассказы писателя («Ресторан «Венецианский карнавал», «Молодняк», «Страшный мальчик», «Смерть африканского охотника», «Кулич», «Предводитель Лохмачев») и воспользовались данными Севастопольского городского архива для проверки и подтверждения воспоминаний писателя.
Итак, что мы знаем и чего не знаем о детстве «Короля смеха» Аркадия Аверченко?
Долгое время спорным являлся вопрос о дате рождения писателя. Виноват в этом, прежде всего, сам Аверченко: в анкетах и автобиографиях он указывал разные даты своего рождения — то 1881 г., то 1883 г., то 1882 г… Складывается впечатление ,что либо Аркадий Тимофеевич сам точно не знал, когда родился, либо намеренно сбивал с толку поклонников и исследователей. Ошибочно указан год рождения писателя и на его могиле в Праге: 1884 г. (7; с. 166) Все эти расхождения в итоге привели к тому, что Никита Богословский в своей статье «Эскизы к биографии» в 1990 г. писал, что «к сожалению, точную дату рождения установить нельзя» (5; с. 6), а Дмитрий Левицкий в своей монографии сетовал на то, что «большие затруднения представляет вопрос о дне и месяце рождения Аверченко» (7; с. 14) Неверная дата рождения писателя содержится и в последнем переиздании его рассказов, сборнике «Аполлон», выпущенном издательством «Азбука». Во вступительной статье И. Е. Ерыкалова пишет: «Сто двадцать лет назад, 18 марта 1881 г. родился знаменитый русский писатель-юморист Аркадий Тимофеевич Аверченко» (1; с. 50).
актов гражданского состояния церквей за 1880 г., в которой, под номером 16-м, сделана запись о рождении 15 марта 1880 г. мальчика Аркадия, родителями которого являлись «Севастопольский 2-й Гильдии купец Тимофей Петров сын Аверченко и законная жена его Сусана Павлова дочь оба православные» (8 с. 12). Ребенок был крещен 18 марта, что засвидетельствовали «Севастопольский 2-й Гильдии купец Димитрий Васильев Долголенко и Севастопольского мещанина Петра Ермолова жена Екатерина Николаева» (8. с. 12) Обряд крещения совершили протоирей Александр Демьянович и диакон Андрей Григорьев. Итак, правильная дата рождения Аверченко наконец установлена – 15/27/ марта 1880 г.
Мы также знаем и место, где окрестили ребенка, — Петропавловская церковь г. Севастополя. По схематическому плану Севастополя 1886-87 г. г. удалось установить, где находилась эта церковь, — на ул. Большой Морской, на месте современного Покровского собора.
Выбор именно этой церкви родителями Аверченко, видимо, не случаен: она ближе других церквей была расположена к ул. Ремесленной, которую Аверченко неизменно называет местом своего проживания. Что это за топоним – реальный адрес писателя или улица, названная наугад? Факт или фантазия? Достоверно известно только то, что такая улица в Севастополе была. На картах города конца Х1Х-начала ХХ в. в. она обозначается как улица, проходившая по дну Одесского оврага, связанная Ремесленным переулком с ул. Одесской и выходящая на пл. Базарную. Это территория нынешнего Комсомольского парка и сквера напротив центрального рынка. Ул. Ремесленная исчезла в конце 50-х г. г. ХХ в. , когда Одесский овраг был засыпан.
Проанализировав автобиографические рассказы Аверченко, мы пришли к выводу, что он действительно жил на этой улице. Во-первых, все места, упоминаемые в рассказах Аверченко, — ул. Б. Морская, ул. Четвертая Продольная, Цыганская слободка, Исторический бульвар, мыс Хрустальный – пространственно связаны с ул. Ремесленной. Во-вторых, в рассказах Аверченко нет ни одного вымышленного названия, так зачем бы он стал придумывать ложный адрес? В рассказе «Ресторан «Венецианский карнавал» Аверченко дает описание родной улицы: «пустынная улица с рядом мелких домишек дремала в горячей пыли» (4 с. 51), по этой улице «шатались пыльные куры, ребенок с деревянной ложкой в зубах, да тащился, держась за стены, подвыпивший человек, (…) накачавший себя где-либо в центре или на базаре» (4 с. 52). Свой дом на Ремесленной улице Аверченко презрительно именует «блокгаузом» (2 с. 410).
А любил ли вообще Аркадий Тимофеевич Севастополь? Это сложный вопрос. В его автобиографической прозе мы не встретим обычных эпитетов, приложимых к Севастополю, — «легендарный», «славный», «героический», «прекрасный» и т. д. Севастополь Аверченко – это город с пыльными улицами, ленивой, однообразной жизнью, город, в котором ничего не происходит! «Проза жизни тяготила меня», — признается писатель (2 с. 408). И далее: «Мои родители жили в Севастополе, чего я никак не мог понять в то время: как можно было жить в Севастополе, когда существуют Филиппинские острова, южный берег Африки, пограничные города Мексики, громадные прерии Северной Америки, мыс Доброй Надежды, реки Оранжевая, Амазонка, Миссисипи и Замбези?… Меня, десятилетнего пионера в душе, местожительство отца не удовлетворяло» (2 с. 408).
В 1880 г., когда Аверченко появился на свет, в городе, согласно Всеподданнейшего отчета градоначальника, проживало 26133 человека (9) . Всего двадцать пять лет назад закончилась оборона города, после которой в Севастополе не осталось камня на камне. Город восстанавливался мучительно медленно, окраины и многочисленные «слободки» застраивались хаотично. Издававшаяся в то время в Севастополе газета «Крымский вестник» в выпуске от 10 января 1890 г. в разделе «Хроника» сообщала, что «в Севастополе, как известно, есть немало улиц, не носящих никаких названий, а нумерация домов, несмотря на крайнюю необходимость, до сих пор не введена» (11). В праздничном выпуске газеты от 1 января 1890 г. корреспондент Маркиз Ламанчский, поздравляя севастопольцев с Новым годом, писал: «И еще один год канул в вечность! Хорошо хоть, что это последний из этих сереньких восьмидесятых годов» (выделено нами) (11). В Севастополе настолько ничего не происходило, что даже количество преступлений было ничтожно мало: 24 случая за 1880. г., в основном – кражи. Просматривая подшивку «Крымского вестника» за 1890 г., невольно соглашаешься с Аверченко, что жизнь Севастополя тех лет – сплошная коммунально-бытовая проза…
Общеизвестным является факт, что писатель не получил даже полного начального образования. Исследователи выдвигают различные объяснения этому: ограниченность семьи в средствах (у Сусанны и Тимофея Аверченко было 7 детей), состояние здоровья мальчика… Мы не ставим перед собой цель найти единственно верный ответ. Нас интересует другое: как проходило детство ребенка, свободного от занятий в гимназии и, по всей видимости, предоставленного самому себе? Чем он интересовался? Где бывал?
Аверченко не скрывает от читателя своих детских занятий и увлечений. Прежде всего, он был занят дружбой. Две темы – детство и дружба – проходят через все творчество писателя. В рассказе «Молодняк» есть необыкновенно трогательные строки: «Нет ничего бескорыстнее детской дружбы. (… ) У философов и детей есть одна благородная черта – они не придают значения никаким различиям между людьми – ни социальным, ни умственным, ни внешним» (4; с. 226.). Крепкая дружба связала героя рассказа, в котором мы без труда узнаем самого Аверченко, и его приятелей Мотю и Шашу. Ребята были неразлучны, вместе «братски воровали незрелые арбузы на баштанах, братски их пожирали и братски же катались по земле от нестерпимой желудочной боли» (4; с. 226). Но годы шли, и шестнадцатилетие оказалось тем порогом, за которым кончается детство, кончается детская дружба. Потеряв своего друга Мотю, герой рассказа и Шаша, «заброшенные, будничные, лежа на молодой травке железнодорожной насыпи, в первый раз пили водку и в последний раз плакали» (4;с. 236).
Детство Аверченко вряд ли было безоблачным. В его рассказах то и дело проскальзывают полунамеки-полужалобы на одиночество, ненужность, непонятость. В особо грустные минуты мальчик «уходил на несколько верст от города и, пролеживая целыми днями на пустынном берегу моря, у подножия одинокой скалы мечтал» (2 с. 408). В одиночестве мальчик предавался своему любимому занятию – чтению. Особенно он любил Луи Буссенара и Майн Рида. Над волнами Черного моря парила фантазия ребенка, перенося его то в Африку, то в Северную Америку, к «бизонам, бесконечным прериям, мексиканским вакеро и раскрашенным индейцам» (2; с. 409). Но приятный полет фантазии мог быть беспощадно прерван: заходить далеко от своего дома было небезопасно, поскольку между детьми разных районов города шла необъявленная война.
«Кулич» писатель приводит интересную классификацию: «Существовали два разряда мальчиков: одни меньше и слабосильнее меня, и этих бил я. Другие больше и здоровее меня – эти отделывали мою физиономию на обе корки при каждой встрече. Как во всякой борьбе за существование – сильные пожирали слабых» (3; с. 25). В рассказе «Страшный мальчик» Аркадий Тимофеевич пишет: «Обращая взор свой к тихим розовым долинам моего детства, я до сих пор испытываю подавленный ужас перед Страшным Мальчиком» (4; с. 238.). Страшный Мальчик, или Ванька Аптекаренок, бросался в любую драку и бил всех подряд, без предупреждения. В эпизодах, посвященных дракам, как это часто бывает у Аверченко, мы видим «страшное в смешном»: скорее всего, далеко не безобидны были эти «битвы». Некоторые исследователи жизни Аверченко, например, Д. Левицкий, предполагают, что левый глаз писателя был поврежден как раз в такой драке, на юге, в юношеские годы. А традиция драк «стенка на стенку», «район на район» отмирает в Севастополе только сейчас.
Неотъемлемой частью детских воспоминаний Аверченко являются «безмятежное купание с десятком других мальчиков в Хрустальной бухте» и «шатание по Историческому бульвару с целым ворохом наворованной сирени под мышкой» (4; с. 238). Эти топонимы – Хрустальная бухта, Исторический бульвар – сегодня так же, как и сто лет назад, известны каждому севастопольцу, и точно так же «Хрусталку» обожают севастопольские мальчишки, а на Историческом бульваре все так же воруют сирень.
В детстве Аверченко, несмотря на «прозу жизни», было большое событие, которому посвящены два рассказа: «Смерть африканского охотника» и «Предводитель Лохмачев». Большим событием был приезд зверинца. Вот что мы знаем об этом: «Не знаю, кто из нас был большим ребенком, — я или мой отец. Во всяком случае, я, как истый краснокожий, не был способен на такое бурное проявление восторга, как мой отец в тот момент, когда он сообщил мне, что к нам едет настоящий зверинец, который пробудет всю Святую неделю и, может быть (в этом месте отец подмигнул с видом дипломата, разоблачающего важную государственную тайну), останется и до мая. Внутри у меня все замерло от восторга, но наружно я не подал виду» (2; с. 410). Это цитата из рассказа «Смерть африканского охотника», в котором Аверченко дает нам важные данные: во-первых, сообщает, что ему было 10 лет, следовательно, речь идет о 1890 г.; во-вторых, указывает время приезда зверинца – Святая неделя/май. Писатель оказался на удивление точен. В выпуске «Крымского вестника» от 1 апреля 1890 г. нами было обнаружено красочное рекламное объявление следующего содержания:
На Новосильской площади против
Исторического бульвара
Большой зверинец и цирк В Андерлика
!!! Новость в первый раз еще не виданная!!!
Индийский слон «мис-Дженни» в каждом представлении будет ездить на велосипеде.
Это объявление публиковалось в «Крымском вестнике» вплоть до 22 апреля 1890 г. В выпуске от 20 апреля в объявлении появились дополнения: «НОВОСТЬ: в первый раз будут выведены четыре шотландских пони и собака Датский дог в одно время дрессированные на свободе. Выезд мадам Анго в коляске на прогулку. Большую комическую сцену исполнят обезьяны и собаки. Испанский пудель Лео исполнит жокейскую езду на неоседланной лошади. В каждом представлении будет исполнено большое попури или китайский праздник множеством собак и обезьян. В заключение каждого представления будет выведен дрессированный слон Дженни и обезьяна Рококо, которая ему будет прислуживать за столом поваром» (12). К сожалению, в объявлении ничего не сказано об участии в представлении негра и индейца, которые больше сего поразили воображение Аверченко-ребенка. Он вспоминает, что негр был «в красном фраке, с нелепым зеленым цилиндром на голове» и «показывал какие-то фокусы, бегал по рядам публики, вынимая из всех карманов замасленные карты» (2; с. 411). Индеец же стрелял из лука и «был в индейском национальном костюме, украшен какой-то шкурой и утыкан перьями» (2; с. 411). Аверченко очень забавно передает свои детские впечатления от представления. Дело в том, что индеец, негр, звери не только потрясли мальчика, но и разочаровали. «Всякий должен делать свое дело: индеец снимать скальп, негр – есть попавших к нему в лапы путешественников, а лев – терзать без разбору того, другого и третьего, потому что читатель должен понять: пить-есть всякому надо», — поясняет нам юморист причину своего детского неудовольствия. Так или иначе, впечатление от представления было очень сильным. «Кто поймет мое чувство, с которым я нырнул под красную кумачовую с желтыми украшениями отделку балагана? Кто оценит симфонию звуков хриплого аристона, хлопанья бича и потрясающего рева льва? Где слова для передачи сложного дивного сочетания трех запахов: львиной клетки, конского навоза и пороха?» — восклицает писатель (2; с. 411).
Можно предположить что большое впечатление на Аверченко производили также религиозные праздники, например, Пасха. Празднованию Пасхи посвящен рассказ «Кулич». Сюжет заключается в том, что отец дает Аркадию кулич и обещает 1 рубль за то, что мальчик освятит его в церкви. Особого религиозного благоговения ребенок не испытывает, поэтому он прячет кулич под крыльцо и раздумывает над тем, в какую церковь лучше всего отправиться. Рассуждает он так: «- Куда мне пойти? К Владимирскому собору? Там будет Павка со своей компанией… Ради праздничка изобьют, как еще никогда не били. В Петропавловскую? Там будет Ваня Сазончик, которому я только третьего дня дал по морде на Ремесленной канаве. В Морскую церковь – там слишком фешенебельно. Остается Греческая церковь» (3; с. 27). Все перечисленные в рассказе церкви, кроме Греческой, сохранились в Севастополе. Греческая же церковь была разрушена в 1936 г. Она находилась на месте современного павильона «Пассаж» на центральном рынке. Официально эта церковь называлась церковью Трех Святителей – Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста (6; с. 78). Неизвестно, какой из двух Владимирских соборов имеет в виду Аверченко, на центральном городском холме или в Херсонесе, но можно предположить что первый. Херсонесский Владимирский собор находится слишком далеко от ул. Ремесленной, ребенок ряд ли мог отважиться идти туда ночью. Аверченко сообщает нам, что в Греческой церкви была большая свобода нравов, можно было «носиться по всей ограде, отправляться на базар в экспедицию за бочками, ящиками и лестницами, которые тут же в ограде торжественно сжигались греческими патриотами» (3; с. 27). Празднование Пасхи прошло для Аверченко весело, он пишет, что «Андриенку бил в такую святую ночь, кулича не освятил да еще орал на базаре во все горло не совсем приличные татарские песни, чему уж не было буквально никакого прощения» (3; с. 28).
«Ресторан «Венецианский карнавал» есть такие строки: «… в воспоминаниях детства часто на каждом шагу встречаются черные зияющие провалы, которые ослабевшая память не может ничем засыпать. Лучше уж обходить эти бездны, не пытаясь исследовать их туманную глубину, а то еще завязнешь и не выберешься на свежий воздух» (4; с. 42). Мы же считает, что память Аверченко прекрасно сохранила не только события детства, но и неповторимый севастопольский колорит. Читая рассказы Аверченко, мы вместе с ним совершаем увлекательное путешествие во времени – в Севастополь, которого больше нет! Нет ул. Ремесленной, «продольных и поперечных», пл. Новосильского, Греческой церкви, Ремесленной канавы… Но в рассказах Аверченко тот, старый Севастополь, продолжает жить. Он – в названиях улиц, в именах товарищей Аверченко – Кири Алексомати, Павки Макопуло, Рафки Кефели, Христы Попандопуло …
Севастопольский колорит и в местом фольклоре:
Ты будешь моя,
Женюсь на тебе (3; с. 29)
……………..
Живая жизнь города и в местном жаргоне, который Аверченко называет «южным арго». Он сообщает нам, что в речи «произносить «я» вместо «а» был тоже своего рода шик» (4; с. 248) и приводит различные жаргонные слова и выражения: «пустить юшку», «дрюг», «чтолича», «чиво», «стрядать», «накарай мине господь», «здря», «припаять блямбу» и др. В прогулках по городу молодого Аверченко сопровождают греки, цыгане, армяне, татары. Где еще в России возможно такое смешение этносов, как в Крыму? Аверченко точно воспроизводит разговорную манеру торговца-цыгана: «- Панич, лимонада холодная! Две копейки одна стакана… « (4; с. 30). Даже блюда и напитки, поглощаемые героями рассказов юмориста, крымские, севастопольские: тарань, татарские чебуреки и, конечно же, буза!
Весь этот привычный, уютный, детский мир сопровождал Аверченко до 1896 г. «Шестнадцати лет от роду я (….) уехал из Севастополя (забыл сказать, это моя родина)» — пишет Аркадий Тимофеевич в своей «Автобиографии» (1; с. 26), опять же упоминая Севастополь вскользь, как что-то незначительное. Закончилось детство, впереди целая жизнь, оказавшаяся необычайно удачной поначалу, трагичной в конце. Покидая Севастополь в 1896 г., Аверченко не знал да и не мог знать, что через двадцать лет он снова вернется в этот город. Вернется уже известным всей России писателем и в то же время писателем, уже не нужным России. Севастополь же станет для него символом старого, привычного уклада жизни, и именно берега севастопольских бухт – последней полоской родной земли, с которой он расстанется навсегда.
Литература
– Спб., 2001.
2. Аверченко А. Бритва в киселе. – М., 1990.
3. Аверченко А. Записки Протодушного. – М., 1992.
4. Аверченко А. Молодняк. –М., 1992.
– М., 1990.
– Симферополь , 1996.
7. Левицкий Д. А. Жизнь и творческий путь Аркадия Аверченко. - М., 1999.
8. СГГА. - Ф. 30, о. 1, д. 3.
– м/п 344.
10. СГГА. – м/п 390.
– м/п 391.
12. СГГА. – м/п 392.