Странствия ''короля смеха'': Аркадий Аверченко в Европе
Поставили одного саботажника к стенке.
— Какой сегодня день? — вдруг спросил он у прицелившихся…
— Понедельник.
- Нечего сказать, — грустно заметил он, — хорошо у меня неделя начинается…
Иван Толстой: Покинув Россию в ноябре 1920-го года и устремившись вместе с беженским потоком через Черное море в Константинополь, Аркадий Тимофеевич Аверченко, еще до революции прозванный ''королем смеха'', осел в Европе. Именно так – в Европе, потому что его жизнь вплоть до кончины в 1925 году состояла из гастролей и переездов, гостиниц и выступлений.
За годы скитаний писатель выпустил множество книг и книжечек, дал неимоверное число концертов и интервью, откликнулся на большие, малые, случайные и характерные политические события, стал бытописателем и хроникером нравов русского изгнанничества.
Аверченковские книги за последние четверть века выходили в огромном числе, есть и собрания сочинений, но сборник, о котором пойдет речь сегодня у нас, исключительный. Он составлен кропотливо, заботливо, по источникам, недоступным или почти недоступным в России. ''Аркадий Аверченко. Русское лихолетье глазами ''короля смеха'': Публицистика. Интервью. Рецензии. Письма. Документы: 1917-1925''. Москва, издательство ''Посев'', 2011 год.
Я не буду опережать рассказ моей сегодняшней собеседницы, просто представлю ее. Одна из составительниц сборника - Анна Хлебина, журналист, главный редактор выходящего в Праге ежемесячного журнала ''Русское слово''.
Анна Хлебина: Началось все полтора года назад, можно сказать, вы были свидетелем, это было 130-летие Аверченко, которое мы отмечали встречей на Ольшанах у могилы писателя. Тогда у нас был разговор об одном из мифов вокруг его биографии - о дате его рождения. И возникло имя Виктории Миленко, с которой мы познакомились как раз в этот момент совершенно случайно - она написала письмо нам в редакцию с вопросом: будут ли пражане отмечать день рождения писателя? Мы, естественно, о дате помнили, но засомневались, потому что были разные годы. И так начался наш диалог с Викторией.
Я не историк литературы, не специалист и, хотя я филолог по образованию, никогда не увлекалась близко биографией Аверченко. Но мне было задано несколько вопросов, наивных, как мне казалось тогда, о жизни Аверченко в Праге. И выяснилось, что там есть много вещей, о которых сегодняшние исследователи и биографы писателя в России не имеют представления, - это были наивные представления вообще о его днях в Праге.
Вот, например, вопрос. Жил Аверченко практически три года в отеле ''Злата Гуса'' на Вацлавской площади. Был ли этот отель дорогой? Могло ли то, что он жил в этом отеле, что-то сказать об успешности Аверченко как артиста своего собственного театра миниатюр и как писателя?
Оказалось - да. Мы выяснили, что это был довольно дорогой отель, и на выручку из выступлений там жила вся труппа этого театра ''Гнездо перелетных птиц'', все пять человек.
Иван Толстой: А почему все-таки это было такое временное пристанище? Известно, что многие эмигранты жили в отелях и не имели своей собственности. Но собственность собственности рознь. Хорошо, Набоков мог позволить себе до самой смерти прожить в отеле, он жил в последнюю часть своей жизни в очень дорогих отелях, и у него были огромные гонорары, он был миллионером. А почему Аркадию Тимофеевичу все-таки выгоднее было снимать отель, а не какую-то квартиру или пансион, с чем это связано?
Анна Хлебина: Первое: Аверченко привык к комфорту, во время гастролей он жил в лучших отелях, которые можно был найти в городе, и он мог себе это позволить. Вторая вещь: он жил в Чехословакии. Мы сделали вывод из найденных документов, что он приехал сюда изначально для организации гастролей, но нигде не сказано, что он собирался переезжать куда-то дальше. Но кто тогда мог предсказать свою жизнь больше, чем на несколько месяцев вперед? То есть очевидно, в той ситуации, в которой Аверченко находился, это было временное его место жительства, он не мог планировать, он постоянно был в разъездах, не жил здесь постоянно, а на гастроли ездил по всей Европе
То есть, это было самое прагматичное решение - жить в отеле на всем готовом, быстро сниматься, куда-то направляться дальше. Вы упомянули о документах, которые были найдены. А что о жизни Аверченко в Европе или прицельно в Праге вы нашли, и что это за документы? Расскажите нам поподробнее, пожалуйста.
Анна Хлебина: Все началось с кладбища, с могилы и с вопросов о захоронении....
Иван Толстой: Это как в одном из его рассказов - ''Мишка, крути назад!''. Начали от кладбища.
Анна Хлебина: В то время это был один из самых насущных вопросов, был тогда как раз свежий скандал о попытке перезахоронения. Просто моя коллега Виктория Миленко обладает таким хорошим качеством - она умеет правильно формулировать вопросы, а я искала на них ответы. Потому что не может быть так, что жил человек и ничего не осталось, всегда что-нибудь остается. И мы начали с вопросов, по крайней мере, теоретических, вокруг смерти, похорон. Хотел ли сам Аверченко после смерти быть перезахороненным в России? Был ли легендарный металлический гроб? Одни говорят, что был, а другие - что не может быть. Почему его хоронили в дорогом гробу, очень дорогом по всяким меркам, а первые пять лет на могиле стоял деревянный крест? Денег не хватило? Вот были такие житейские вопросы.
Потом где-то в литературе встречается, что отпевали Аверченко в храме Святого Николая на Староместской площади, а потом несли до самой могилы на руках. Представляете - крупный мужчина, хотя и похудевший к тому моменту, железный гроб, на руках пять километров нести. И мы нашли, где его отпевали, - это была часовня на Ольшанах, где сейчас церемониальный зал крематория. Нашли по каким-то следам, в заметках того времени... То есть, для начала пришлось поднять прессу, найти, кто окружал Аверченко, что писали современники на эту тему и какие-то зацепки искать там.
Иван Толстой: Значит, все-таки не на Староместкой площади, а в скоромной часовне, рядом с теперешней могилой?
Анна Хлебина: Скромная по размеру, по сравнению с храмом. Но, учитывая то, что это все-таки нужно было нести, а это был крематорий тогда современный, еще до постройки в Страшницах, новое здание приличное. Это то, что сейчас через дорогу от православной части - церемониальный зал, желтенькое здание.
Иван Толстой: Это там же, где была церемония прощания с Петром Вайлем?
Анна Хлебина: Это то же самое помещение.
Иван Толстой: А кто окружал Аверченко? Что это была за публика?
Анна Хлебина: и два артиста, супруги Раиса Раич и Евгений Искольдов. К тому моменту, когда Аверченко уже приехал в Чехословакию, он был здесь уже очень знаменит среди чешской публики. Он был в 20-е годы знаменитым европейским писателем, не просто русским юмористом. И ценили его как русского писателя европейского образца, которого способны понимать и ценить в Европе. Первый сборник Аверченко на чешском языке вышел в 1910 году, одновременно с первым его сборником в России. Это тоже удалось найти в результате полугода раскопок.
Иван Толстой: У Аверченко тот тип юмора, который легко переводим и на другой язык.
Анна Хлебина: Он, кончено, сокрушался потом, что его, русского писателя, больше переводят и издают за границей, чем на родине, и первое собрание сочинений у него вышло здесь, двенадцатитомник Аверченко был издан в Праге - в издательстве Вилимека было первое прижизненное собрание сочинений.
Иван Толстой: До революции русской?
Анна Хлебина: Это было в середине 20-х годов, при нем. Первый том вышел в 1923 или 1924 году, он его уже здесь готовил, и несколько томов вышло уже посмертно. Но этот факт говорит о том, что его здесь знали и ценили, переводили, были официальные переводы и неофициальные, и он даже возмущался, что он, приехав, застал здесь пиратский перевод одного из антибольшевистских сборников, которые он намеревался здесь выпустить авторизованно и что-то с этого получить.
Иван Толстой: А когда появился Аверченко в Праге?
Анна Хлебина: Летом 1922 года.
Иван Толстой: А почему он выбрал именно Прагу из всех европейских эмигрантских столиц?
Анна Хлебина: Точно об этом нигде не говорится, но русские эмигранты из Константинополя начали разъезжаться в 1921 году, когда стало ясно, что туда вот-вот придут большевики. И он об этом сам пишет в своей автобиографии, что ''красная когтистая лапа'' за ним потянулась. Видимо, он получил визу в Болгарию, а в Софии, судя по датам, он уже получил чехословацкую визу. То есть он уехал ''куда-нибудь'', как я понимаю.
Иван Толстой: Но все-таки Прага была не ''куда-нибудь''.
Анна Хлебина: чем публиковать), но мы предполагаем, и на это есть основания, что с некоторыми чешскими деятелями, которые проживали в России, он познакомился еще во время своего пореволюционного бега, когда после Петербурга у него были Киев, Харьков, Ростов. Во время этих перемещений он знакомился с разными издателями. Он, как знаменитый писатель, легко заводил себе знакомства, в том числе полезные. Надо сказать, что чешская пресса даже писала, что есть новости, что знаменитый писатель Аверченко, наконец, получил чехословацкую визу и едет в Прагу.
Иван Толстой: Анна, конечно, Прага 1922-25 годов - это эпоха расцвета, здесь русские эмигранты открывают и учебные заведения, и гимназии, здесь выходят газеты и журналы, здесь ученые получают стипендии, здесь происходит знаменитая Русская акция чехословацкого правительства, это очень хорошо известно. Я же хочу вас спросить, преследовал ли Аверченко цель попасть в Прагу как в город русской эмиграции или просто как в город, где можно устроить гастроли, достаточно прибыльные, чтобы поддержать свое существование и существование своего миниатюрного театра, и ехать дальше? То есть, ехал ли он в русскую эмиграцию или он оставался гастролером по типу своих путешествий?
Анна Хлебина: Мне кажется, что ему была удобна Чехословакия как страна, куда, как он надеялся, большевики не придут. Он уважал ее как демократичное государство, где он мог устроить себе какую-то базу для поездок уже дальше по всей Европе. Из тех материалов, которые были мне доступны, переезд в Париж или в Берлин был сложнее в тот момент, в начале 20-х годов - где-то был материальный ценз, чтобы получить визу. А тут была возможность оказаться в центре Европы и некоторые время гастролировать...
Но все-таки во время этих гастролей он уже уставал, он уже был болен. Можно себе представить: начиная с 1917 года - голод, переезды, лишения, все эти путешествия из Севастополя в Константинополь, неустроенность, это все подорвало его здоровье и те болезни, от которых он умер здесь, были нажиты за время этих скитаний, за эти пять лет неустроенной жизни. И он жаловался на то, что он бы все-таки хотел быть писателем, а не гастролером и артистом. Хотя, очевидно, артистом ему нравилось быть, он производил очень сильное впечатление на публику, о чем тоже есть свидетельства, вы можете найти их в книге - там есть отзывы в чехословацкой прессе о его выступлениях, все были в восторге, он собирал полные залы, Муниципальный дом - там самый большой концертный зал - был полон, был полный аншлаг, некоторые концерты приходилось давать дважды, например, в Брно, потому что публика была от него в восторге.
Но все же эти переезды отнимали много сил - беспокойная жизнь, дорога, - и он мечтал вернуться к писательской профессии. И в предисловии к своему собранию сочинений, которое вышло в Праге, он написал, что после стольких лет бурной холостяцкой жизни он чувствует, что вплыл в спокойную гавань и, наконец, женился, хотя он, конечно, желал был невесту видеть из русских, но, в общем, Чехословакию он любит. С одной стороны, ему здесь нравилось, это была относительно цивилизованная, тихая жизнь, ему нравились люди, которые его окружают. С другой стороны, есть косвенные свидетельства того, что он, по крайней мере размышлял о том, не переехать ли ему в Америку дальше, но прямо он нигде этого не говорил, это по косвенным признакам мы знаем из переписки, словами других людей.
Действительно, это был период, когда никто ничего не мог ничего наверняка планировать, многие имели мечты ехать дальше, но Прага его устраивала.
Иван Толстой: Довольно непривычные мечты. Все-таки желание ехать в Америку в середине 20-х годов среди эмигрантов встречается очень редко. Особый должен быть склад характера, особый тип личности, чтобы хотеть ехать в Америку, когда, ну, Берлин уже находился на закате к середине 20-х годов, но Париж как раз расцветал. Я хотел вас спросить, докуда доезжал он в своих гастролях, какие были самые дальние пункты? До Парижа доехал?
Анна Хлебина: Нет, по-моему. Он ездил в Прибалтику, в Берлине, по-моему, был, и Южная Европа - Белград, София. Скорее, та часть.
Иван Толстой: В Париже не был, а мечтал в Америку. Интересно! Вы сказали о его чешской жене. Жена, действительно, была чешка?
Анна Хлебина: Нет, это он о своем собрании сочинений говорил.
Иван Толстой: Понятно. Он женился на собрании сочинений.
Анна Хлебина: А общался он, в основном, с русскими женщинами, дружил, такие теплые сердечные отношения у него были. Он чешского языка не выучил - когда выходил на сцену, он писал сам себе тексты со словарем и, что всех очень трогало, пытался на ломаном языке это читать. Поэтому круг у него был только русский, либо чехи, которые говорили по-русски.
Да, да, тогда было много любителей русского языка и русской культуры. Вы говорили о его болезни. От чего он скончался?
Анна Хлебина: Сначала он перенес тяжелую операцию, ему удалили глаз. Он был ранен еще в России.
Иван Толстой: Ранен?
Анна Хлебина: У него была какая-то травма.
Иван Толстой: Это не военное ранение?
Анна Хлебина: Ходили слухи о дуэли. Поскольку я не настолько пристальный биограф в том периоде, я говорю только общеизвестные факты. У него был, скажем так, целый букет болезней, но умер он от кровоизлияния в желудок. Ему сделали операцию. У него было повышенное давление, сердечно-сосудистые проблемы.
Но, опять же, в пользу того, насколько он был популярен, насколько это была ценная личность для здешней культурной среды... Вот тоже один из мифов, что он умер в нищете и одиночестве в общей палате государственной больницы. Это неправда. Во-первых, он платил за лечение, платил хорошо, во-вторых, лечили его лучшие врачи страны, это была клиника профессора Силлабы, который был личным врачом Масарика. А то, что палата была общая, это тогда было принято. Но к нему относились со всем вниманием, все знали, кто этот человек, за ним ухаживали. Это был просто неотвратимый итог, потому что он собираться жить, умирать он не планировал, завещания он не оставил. Достоверно известно, что не было ни письменного, ни устного завещания, умер он внезапно. Он собирался жить и работать.
Иван Толстой: Было ли у него какое-то имущество, был ли он чем-то обременен материальным?
Анна Хлебина: У него на счету была крупная сумма, это тоже уже общеизвестный факт, плюс его гонорары, которые он еще должен был получить от издателей. В целом, после его смерти его наследство было оценёно в 50 тысяч тогдашних чехословацких крон.
Иван Толстой: Много ли это?
Анна Хлебина:
НИЧЕМУ НЕ ВЕРЮ.
В газетах появилась заметка, что Троцкий предложил проф. Бехтереву освидетельствовать умственные способности Ленина — а я этому не верю. То есть, не верю — тому, что дело было так просто:
Вдруг является Троцкий к Бехтереву и вдруг говорит:
— Послушайте, профессор… Освидетельствуйте-ка Ленина. По-моему, он с ума сошел.
Я уверен, что дело было иначе. Гораздо сложнее:
Сидели однажды Ленин с Троцким, курили, друг на друга посматривали…
— Ну, что, брат? — поглядывая на Ленина, проворчал Троцкий. — Кисленько?
— Н-да… Жарко делается.
— И ведь не удерешь.
— Куда там удрать. Мелюзга, комиссарская камса и на мелком месте спрячется, а китам круто.
— Неужели напоследок ничего не выкинем?
— А знаешь, что? Объяви меня сумасшедшим.
— То есть, как?
— Просто: Ленин, мол, все время был сумасшедший. А мы и не разобрали. И очень удобно: этим все как есть объяснить можно. Сумасшедший, мол, Россией распоряжался. А о себе скажи, что просто дурак. Дескать, сумасшедший мне приказывал, а я, не разобравшись, исполнял.
И повеселели оба. Все-таки выход.
ВЕЖЛИВОСТЬ
В Смольном:
— А что вам тут нужно, товарищ?
— Будьте любезны сказать мне, не в Смольном ли я нахожусь — в этом пантеоне ума, революционных доблестей и таланта?
— Да, да. Это Смольный.
— И не имею ли я счастье видеть перед собой многоуважаемого комиссара по производству обысков — блестящего революционного деятеля — рыцаря без страха и упрека?
— Гм. Да, я комиссар. Садитесь, пожалуйста.
— И не вами ли был написан — очень умно и сжато — этот прекрасный исторический документ — ордер на производство обыска у гражданина Ватрухина?
— Да, да. Мною, мною.
— И не вы ли прислали ко мне на чудесном грузовом автомобиле десяток молодых мужественного вида рыцарей — красногвардейцев — сих, по истине, драгоценных жемчужин во фригийском колпаке русской революции?
— Да я. Это я послал.
— И не по вашим ли точным кристально-ясным и строго деловым распоряжениям действовали эти мужественные исполнители сурового, но прекрасного революционного долга?
— Да, да. По моим распоряжениям.
Так верните же мне, черт вас подери, мой золотой портсигар, который эти ваши жулики во время обыска у меня стянули!!!
Иван Толстой: В Москве, в издательстве ''Посев'' вышел сборник забытых, потерянных и не доставаемых рассказов Аверченко, составленный по редчайшим газетам русского лихолетья. Помимо неизвестных рассказов писателя сборник этот ценен большой биографической статьей и новаторским комментарием, в котором составительницы Виктория Миленко и Анна Хлебина знакомят читателя с чехословацким историко-литературным контекстом, важным для понимания писателя в эту пору. С Анной Хлебиной мы продолжаем беседу в пражской студии Свободы.
Давайте вернемся и попробуем сомкнуть эти наши полюса - приезд в Прагу и кончину Аверченко - через книжку, которая лежит перед нами, ''Аркадий Аверченко. Русское лихолетье глазами ''короля смеха''. Как она составлена? Из какого-то чешского материала или не только чешского?
Анна Хлебина: Главное в этой книге не биография, хотя биография и те вещи, о которых мы только что говорили, это всего лишь введение в эту книгу. По крайне мере были расставлены какие-то точки над ''i'' в самых чувствительных местах этого пути из Петербурга в Прагу. Самое главное в этой книге это его фельетоны, которые были опубликованы в этот период. Большая часть фельетонов была опубликована в Севастополе 1919-20-х годов во время врангелевского сидения, перед этим небольшая часть была найдена в ростовской газете ''Приазовский край'', которая считалась среди специалистов безвозвратно сгинувшей, но нам удалось в архиве найти несколько экземпляров с вещами, которые вошли в эту книгу. Потом почти половина, вся вторая часть, это те его вещи, которые были опубликованы в Константинополе в газете ''Presse du Soir'' (приложение ''Вечерняя пресса''), и это как раз были самые пронзительные его политические фельетоны. И, что самое интересное, по приезде в Прагу он как будто закрыл эту часть перестрелки с большевиками, он приехал сюда как мирный писатель, в Чехословакии ценили его сборники о детях, это были здесь самые популярные вещи, и он редко когда выступал на политические темы.
Иван Толстой: Насколько известно из научной литературы на эмигрантскую тему о том, на каких условиях русские эмигранты поселялись в Праге и получали здесь и убежище, и все документы, и затем стипендии от Русской акции, отсутствие политической активности, кажется, и было главнейшим условием. Здесь все-таки принимали больше и тех эсеров, и тех кадетов, и членов других партий, которые добровольно отказывались от политической борьбы. Прав ли я?
Анна Хлебина: Правы. Это правда. Наверняка это обсуждалось, хотя мы не имеем подтверждений, нигде это не значится, но он ехал как артист на гастроли, у него был театр юмора, он ехал с юмором. Но все же, на наш взгляд, на взгляд мой и Виктории Миленко, многие из этих политических фельетонов так бы и остались погребенными в макулатуре, если бы не собрание эмигрантской прессы в пражской Славянской библиотеке. Те газеты, которые в России хранятся только в тех местах, куда тяжело рядовому исследователю попасть, поэтому они остаются не разобранными - тот же юг России - здесь есть в свободном доступе и практически в полной подшивке. И они именно по причине своей эмоциональности, в связи с тем, что автор описывает свои личные переживания, свои потери от власти большевиков, я не буду говорить лучшие, потому что это дело вкуса, но они наиболее пронзительные в его творчестве. Например, любимые мною вещи (опять же, субъективно) это серия о Ленине и Троцком, это целый сериал. Один из этих фельетонов попал в ''Дюжину ножей в спину революции'', на нее отреагировал Ленин - ''талантливая книжка'' - где написал, что ''о нашей с Троцким жизни вы ничего не знаете''. Это сериал был довольно длинный, поэтому туда мы поместили несколько этих вещей, самых замечательных. Это была такая реакция: когда человеку страшно, страх можно побороть смехом, потому что когда ты смеешься, ты смотришь на то, над чем ты смеешься, свысока, и тебе не так страшно. О том, что происходило вокруг, Аверченко писал: ''Наша жизнь похожа на бред тифозного'', говорил, что потомки, когда найдут эти записки, они не поверят.
И вторая вещь, очень важная, это была рубрика ''Волчьи ягоды'', которую Аверченко вел в Константинополе в ''Presse du Soir'' - он читал не только советские и эмигрантские газеты о происходящем в России, иногда он отзывался на происходящее в эмигрантской среде. Это похоже иногда на склоки какие-то, но он все равно живо реагировал на любое сотрудничество с большевиками, на любые заметки, где бы чувствовалось, что они оплачены с той стороны. И он очень живо реагировал на все изменения в культуре. У него отобрали великую русскую культуру, остался один Пролеткульт с Луначарским. Он недоумевал. Голод, над которым ужасалась вся Европа, голод 20-х годов, который послужил началом той же Русской акции, помощи Чехословакии, которая первая отозвалась в мировом масштабе на призывы Нансена, он писал о голоде, он отзывался на все эти новости так, что волосы шевелятся. Нельзя сказать, что вот уехали эмигранты и глумились, когда все там помрут, а потом мы красиво вернемся, хотя такое впечатление было. И параллельно, надо сказать, в газете ''Правда'' выходили фельетоны из эмигрантской жизни, где сидят профессура и священники, лопают столовой ложкой черную икру, жрут ананасы и рябчиков, запивают шампанским, пьяные валяются в лужах и все только и ждут, когда, наконец, там все освободиться и они красиво ведут и начнут всех учить жизни. В общем, такое впечатление создавалось в обществе. Такого не было. Конечно, все переживали, в том же Константинополе собрались посылки с гуманитарной помощью, и тот же Аверченко, который, да, ненавидел большевиков, которые его лишили всего, что он имел, оставив ему одну жизнь, сопереживал тому, что происходило. И как раз эта эмоциональность играет большую роль в качестве представленных вещей.
Первая телеграмма Льва Троцкого — подлинная, на адрес украинских Че-ка:
''Мы не можем долее закрывать глаза на то, что происходит на Украине: крестьяне проявляют к нам явную враждебность и содействуют преступным попыткам Врангеля, Махно, Петлюры и др. вождей шаек, которым доставляют солдат, оружие, снаряды и продовольствие. Что делает Советская власть? Почему она не истребляет половины мятежного населения, чтобы заставить другую половину подчиниться?''.
*****
Следующая телеграмма — ответ Льву Троцкому, не особенно подлинная, но могущая быть и подлинной:
*****
Через две недели новая телеграмма Л. Троцкого:
''Имею сведения, что оставшаяся половина населения наполовину испорчена белогвардейцами… Почему не вырвете с корнем эту испорченную половину половины населения?''.
*****
''Вырвали с корнем. Осталась четверть украинского населения, очень благожелательно настроенная к Советской власти. Остаюсь обожающая вас Че-ка''.
*****
Еще через две недели — новая телеграмма Троцкого:
''Опять имею сведения, что половина четвертушки населения замышляет восстание. Искоренить железом и кровью!''.
Ответ:
''Искоренили и тем, и другим. Оставшаяся восьмушка населения приветствует вас. Крепко обнимаем и любим вас — Че-ка''.
*****
Через некоторое время — новая энергичная телеграмма Троцкого:
*****
Ответ:
''Вырезали. Одна шестнадцатая, которая оставлена в живых, — лояльна на удивление.
Целуем вас в губки.
*****
От Троцкого:
''Черта с два лояльна ваша шестнадцатая. Половина из них — типичные врангелевцы. Распорядитесь!''
*****
''Распорядились. По всей местности остались только подлинные коммунисты. Это одна тридцать вторая населения, но уж зато — будьте покойны: на совесть!''.
*****
От Троцкого:
''Телеграфируйте, из кого состоит это подлинно коммунистическое население?''.
От Че-ка:
''Население состоит из предс. Че-ка, двух секретарей, пяти агентов, шестисот китайцев (отряд при Че-ка) и полутора тысяч латышей (другой отряд при Че-ка). Все это население Украины приветствует вас и целует в губки. Да здравствует подлинная Рабоче-крестьянская власть!''.
Перехватил переписку
Аркадий Аверченко
Анна, хотел спросить вас, насколько состав этой книжки отличается от того, что вообще уже известно из аверченковского наследия? Ведь выходило и собрание сочинений его некоторое время назад, и самые разнообразные сборники. Что в этой книжке нового, какая доля?
Анна Хлебина: Сто процентов.
Иван Толстой:
Анна Хлебина: Нет, просто из сериала о Ленине и Троцком один фельетон туда вошел, а мы нашли все остальные. Я надеюсь. Есть, конечно, вероятность, что что-то мы не заметили и где-то что-то было переиздано, но все вещи, которые сюда вошли, все было тщательно перепроверено и, в общем-то, если что-то единичное — один, два, три - где-то повторилось, то, по крайней мере, это целостный сборник, который дает представление. Он не случайно делится на разделы.
Есть раздел ''Большевизм в образах'' - это вещи, которые печатались и в журнале ''Барабан'', который Аверченко издавал параллельно с ''Новым Сатириконом'' в Петербурге, начиная прямо с 1917 года, это его самые острые вещи. Это его впечатления о большевиках. Потом ''Кольцо в ноздре'' - раздел из жизни эмигрантов, в основном, врангелевское сидение. Он себе так и представлял, что они там живут как дикари с кольцом в ноздре - подбирают булавки, меняют один шнурок на другой, у кого по размеру подойдет.
Есть раздел ''Космополиты'', это уже из константинопольской жизни, в основном, эти вещи вышли в Константинополе - ''Записки простодушного'', но и некоторые не вошедшие в сборники все-таки здесь есть. Потом есть раздел ''Анекдоты богини Клио'' - это реакция Аверченко на мировые политические события, на переговоры с Великобританией, которая активно общалась с советскими деятелями и настаивала на том, чтобы объявили амнистию для эмигрантов.
журналистами. И последний раздел ''Рассыпанные бусы'' - это пресса об Аркадии Аверченко. Это объявления в газетах о гастролях, критика театральная, отзывы о его выступлениях и спектаклях. В Чехословакии были отзывы, в основном, восторженные, о том, как женщины выходили в антракте, говорили, что душно, они много смеялись, болит голова, они пойдут домой, а потом они пили пилюльки и шли обратно, потому что не могли оторваться. Этот последний раздел публикаций об Аркадии Аверченко завершает картинку этого образа, причем личного, потому что из этих отзывов мы знаем как он выступал на сцене, как он выглядел, как на него реагировали зрители, как он был одет, его старомодное пенсне, над которым подшучивали.
Я думаю, что мы до конца его все-таки еще не поняли, что предстоит еще много чего найти и узнать, настолько он даже из этого видится многогранным.
Иван Толстой: Расскажите, пожалуйста, о вашем соавторе Виктории Миленко, каков ее вклад в этот сборник? Насколько я помню, она некоторые время назад выпустила биографию Аркадия Тимофеевича в серии ''ЖЗЛ''?
Анна Хлебина: абсолютно разные люди, но как раз свойство Виктории правильно формулировать вопросы, и мое свойство анализировать и искать на них ответы, в общем, сработало в положительную сторону. Виктория Миленко - кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка и зарубежной литературы Севастопольского городского гуманитарного университета, автор монографии ''Аркадий Аверченко'' в ''ЖЗЛ'' в 2010 году, ''Севастополь в судьбе и творчестве писателей Серебряного века. Александр Грин, Аркадий Аверченко, Александр Куприн'', и активный участник различных конференций и чтений именно по теме писатели Серебряного века.
Иван Толстой: Насколько я понял, составление книги шло с двух сторон. Ваша соавтор Виктория Миленко искала что-то в российских хранилищах, в частности, газета, о которой вы упоминали, а вы помогали розысками здесь, в Славянской библиотеке.
Анна Хлебина: Да, это правда. Работали в российских библиотеках и архивных фондах, она - в севастопольском фонде, а в остальных городах - наши знакомые, которые, узнав, что речь идет об Аверченко, тут же бросились помогать, потому что кто же откажет, если речь идет об Аверченко?
И, пожалуйста, расскажите немного о себе чем, вы заняты и каков ваш интерес?
Анна Хлебина: Я работаю главным редактором журнала ''Русское слово'', который является официальным изданием русской диаспоры в Чешской республике.
Иван Толстой:
Анна Хлебина: Это русскоязычное издание, которое выходит в Чехии при поддержке государственных органов - Министерства культуры Чешской Республики, и издается общественной организацией ''Русская традиция'', которая имеет своего представителя в Совете по делам национальных меньшинств в чешском правительстве.
Иван Толстой: С какой частотой выходит ваш журнал?
Раз в месяц.
Иван Толстой: И чему он посвящен?
Анна Хлебина: он рассчитан на людей постоянно здесь проживающих, но, конечно, уделяет место и вопросам новой эмиграции - документы, законы какие-то. Поскольку это издание общественной организации, там много места уделяется общественной жизни, культурным мероприятиям, выставкам, нашим изданиям, потому что, кроме журнала, мы еще выпускаем книги.
Иван Толстой: Анна, когда готовишь какой-то сборник, особенно, если он связан с какими-то историко-литературными разысканьями, со сложной библиографией, с газетным поиском, оказывается, что одной книги бывает очень часто недостаточно и вокруг создается, если не вторая книга, то во всяком случае некие идеи, которые сопровождают, знаете, как свечение вокруг книги, и хочется сделать что-то еще в каком-то направлении, может быть, не обязательно какие-то сборники, но какие -то мероприятия, акции, действия, шаги какие-то. Вот раздразнил ли вас Аверченко на что-нибудь, на совершение чего-нибудь интересного для нас?
Анна Хлебина: Этот сборник возник потому, что это все уже было в руках, но мы искали, конечно, факты из его биографии. Самым для нас интересным остается дописать биографию писателя, этот эмигрантский период, который остался неизученным. Потому что была монография Дмитрия Левицкого в 60-е годы.
Вы знакомы с обеими ее изданиями, разумеется?
Анна Хлебина: Я не знаю, с обеими ли. Она была переиздана в 90-м году.
Иван Толстой:
Анна Хлебина: Я знаю по 90-му году. Но мы и там нашли пробелы, которые мы имеем возможность восполнить, у нас есть идеи и материал для полноценной монографии. Но монография требует более полного исследования, а эти вещи лежали на поверхности, поэтому грех было это не опубликовать, это очень хотелось выпустить. А издательство ''Посев'' сразу заинтересовалось, и вот так быстро получился сборник, потому что всего полтора года прошло, чуть больше года с момента нашего знакомства с Викторией до выхода книги - она вышла в июне этого года.
Иван Толстой: Анна, очень многие слушатели задают вопрос о судьбе могилы Аркадия Тимофеевича. Расскажите, пожалуйста, в каком она состоянии, кто за ней ухаживает, нужна ли какая-то помощь, нужно ли какое содействие, соучастие эмоциональное или информационное?
Я думаю, что содействие и соучастие будет лучше всего, если оно будет именно информационное и эмоциональное, потому что за могилой ухаживают и кто-то за нее платит. Кто - мы не знаем, потому что администрация кладбища не дает такую информацию посторонним людям.
Иван Толстой: То есть материально, финансово за могилой ухаживают, за нее платят?
Анна Хлебина: Да.
Денег не нужно собирать на нее?
Анна Хлебина: Не нужно, потому что мы даже не знаем, кому их давать.
Иван Толстой:
Анна Хлебина: За нее кто-то платит, в это нельзя вмешиваться, к сожалению, мы не знаем, кто. Мы бы помогли с удовольствием, я лично помогла бы. Но мы можем посодействовать тем, что будем об этом помнить, приходить туда к определенным датам, чтобы положить букетик цветов, почистить памятник от грязи и пыли, тем, что мы будем помнить об Аркадии Аверченко, будем читать его произведения. Писатель жив, пока читают его книги, пока люди им интересуются. Это - самое главное. Я думаю, что его это бы скорее порадовало.
Иван Толстой: Больше нет угрозы переноса его могилы куда бы то ни было?
Пока не слышно.
Иван Толстой: А что это была за угроза? Напомните, пожалуйста.
Анна Хлебина:
Иван Толстой: Как был вопрос поставлен? О переносе куда?
Анна Хлебина: Куда - не сказано, но в Россию. Было сказано, что он побывал в Праге, прошелся по Ольшанскому кладбищу, ему никто не мог показать, где могила Аверченко, он попросил показать священника, тот не знает. Тут вопрос уже о компетентности священника, а не о том, что в Праге не знают Аверченко.
Да и потом, спрашивал ли действительно этот человек?
Анна Хлебина: И у кого он спросил? Может быть, мимо кто-то проходил, мало ли там людей. Могила, как ему показалось, запущена. Как это так, великий писатель, давайте-ка его немедленно перевезем в Россию, там ему будет лучше, потому что, по слухам, он там он умер в нищете и одиночестве. Мы даже нашли источник этого тезиса. Эта формулировка возникла в некрологе в газете ''Новое русское слово'' в Нью-Йорке, а эта газета, как вы знаете, имела некий левый уклон, и те эмоции, которые там возникали, это, скорее всего, не говорю заказ, но они имели влияние. В общем, было приятно пнуть лежачего, особенно лежащего в могиле.
Иван Толстой:
Анна Хлебина: И этот миф возник там, а поскольку газета была специфическая и именно ее чаще всего цитировали в биографиях, которые были известны в Советском Союзе, миф оттуда и возник.
Иван Толстой: Короче, товарищи, успокойтесь, Аркадий Тимофеевич Аверченко лежит в мире и покое, пребывает в вечности, есть кому ухаживать, есть кому оплачивать это захоронение.
А если не будет, то мы найдем.
Иван Толстой: И будем читать его книги. Спасибо, Анна, вам и передайте нашу читательскую благодарность вашему соавтору Виктории Миленко. А сейчас откроем очередной сборник Аверченко.
***
''Никогда не забуду криков двенадцатилетнего мальчика, расстрелянного за пение на улице контрреволюционных песенок.
— Я маленький… Я жить хочу… Мама, я жить хочу… — пронзительно кричал мальчик, которого на руках выносили из камеры чекисты, молотившие его револьверами так, что с него лилась кровь.
А Троцкий в это время, припав к сосцам своей коровы, только причмокивал от удовольствия жирными губами…
Корова ли питает своими сосцами российского властелина?
Не гиена ли гробокопательница?''