Аверченко Аркадий: Очередной рассказ

Если бы она сейчас не придерживала рукой сердце, оно, наверное бы, выскочило, - так колотилось в хрупкой груди это маленькое смущенное сердечко.

А он стоял около нее, спокойный, и рассматривал ее почти с любопытством.

Улыбнулся чуть-чуть и сказал:

- Я счастлив, что на мою долю выпал тот редкий случай, когда женщина сама смело заявляет о своей любви, не ожидая признания противной стороны...

- О, нет, - энергично воскликнула она, - вы вовсе не противная сторона!

- Ну, не противная. Скажем - противоположная. Должен сознаться: вы этой противоположной стороне чрезвычайно нравитесь; только противоположная сторона недоумевает, - за что вы ее полюбили.

Она взяла его руку и неожиданно поцеловала.

- Вот за что! Ты один из тех людей, которые... какой это дьявол сюда ломится (последние пять слов как будто зачеркнуты. Ред.) берут женщину просто, как висящий на дереве плод, и она счастлива, что, а чтоб у тебя руки отсохли! Чтоб у тебя в голове так звонило! Ей-Богу, убил бы я этого негодяя! (Эти несколько строк слабо зачеркнуты. (Ред.), она счастлива сделаться рабой, игрушкой и даже не проклинает, если эта игрушка будет сломана. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Это была женщина, которая часто испытывала свою силу на других, которые окружали ее, наполняли ее скромную квартирку, которая привлекала их не блеском своим и пышностью, тою пышностью, которая так заманчива для некоторых, а милым радушием хозяйки, которая...

А, чтоб ты ослеп, проклятый! Пять раз, - которая! Ведь вот умирают же некоторые люди, а ты живешь, шатаясь всюду на своих кривых ножонках... 20 июня 1912 г., двадцатого июньчика. Зарядили дожди, а кого - неизвестно. Не тебя ли, идиот? Испорч... Испорченный рассказ. Аркадий Аверч... (росчерк. Ред.), Аркадий Аве... (росчерк. Ред.). Очень жаль, что свиньи с тобой не распорядились так же, когда ты был маленький. Аркадий Ав... На похоронах Парамонова не был, а на твоих буду присутствовать с восторгом!

Эта женщина обладала недюжинной внутренней силой и любила испытывать ее на всех, кто... А ну его к черту!

Аркадий Аверченко.

Мы целиком привели рукопись, полученную вчера от вышеукзанного автора.

Читатели поймут нашу скорбь и отчаяние... Еще два месяца тому назад мы видели автора лично - видели бодрым, жизнерадостным. И вот...

Правда один из наших сотрудников утверждает, что еще в то время он заметил странный огонек в глазах г. Аверченко, в то время, когда последний шел в контору редакции с чеком в руках. Но все-таки этот ужас никак не может уложиться в нашей голове. Почему? За что? Единственное, чем мы себя утешаем, это что острое помешательство иногда быстро излечивается.

В момент начала верстки этого номера мы получили следующее письмо, подписанное: Аркадий Аверченко.

"Дорогой редактор! Надеюсь, вы не напечатали ту галиматью, которую я послал вам вчера. Ради Бога, не сердитесь, - бывают обстоятельства сильнее нас.

Вот, что произошло.

Вчера утром я обдумал тему одного очень недурного психологического рассказа, и после завтрака засел за письменный стол.

По первым строкам вчерашнего моего присыла вы можете видеть, как свежо, бодро и интересно начал я. Но как раз на том месте, где героиня начинает обрисовывать меткими, сильными штрихами характер любимого человека, - в передней раздался звонок.

Я не люблю, чтобы меня отрывали во время работы, а потому, садясь за письменный стол, отпускаю даже горничную из дому.

Я поднял голову, прислушался к звонку и, пожав плечами, снова обратился к бумаге...

Но звонок, не переставая, заливался, как маленькая, тонкоголосая собачонка, бегущая целую версту за экипажем.

- Какой это дьявол сюда ломится, - подумал я и, откинувшись на спинку кресла, замер в ожидании.

Прошло три, пять минут... Звонок не прекращался. Противный, резкий, впивающийся в голову звонок.

- Чтоб у тебя так в голове звонило, негодяй, - проворчал я и, сердито вскочив, выбежал в переднюю. Надел на голову шляпу, взял трость и заревел:

- Кто там?!!!

- А-а, плутишка. Я так и знал, что вы дома. Хе-хе. А притворяется, будто нет дома. Хе-хе. Может быть, у вас была дама, а? Вы что же это в шляпе и с палкой? Собираетесь уходить?

- Да... Простите. Нужно кое-куда съездить.

Маленький, кривоногий Плинтусов, приветливо улыбаясь, пролез боком в кабинет и сказал:

- Ну, в таком случае, не буду вас задерживать. Вам в какую сторону?

- В эту... Гм... На десятую линию Васильевского.

- Так, знаете что? Я вас подвезу. Погода дождливая, и мне деваться некуда. Натягивайте пальто.

Я чувствовал, что рассказ мой, мой прекрасный психологический рассказ висел на волоске. Положение было не безвыходное только потому, что я должен был обязательно выйти с Плинтусовым и поехать на какую-то десятую линию.

В это время зазвенел телефон. Обрадованный, я схватил трубку.

- Это квартира священника Троекратова? - послышался женский голос.

- А, Илья Ильич! - приветливо сказал я. - Здравствуйте. А я только что хотел к вам ехать на 10-ю линию.

- Какой там Илья Ильич! Это телефон священника Троекратова?

- Неужели, - сказал я печально. - А я как раз сегодня хотел отдохнуть. Сколько строк?

- Вы идиот! Я вас спрашиваю одно, а вы...

- 400 строк? Но я не успею к вечеру. Что? Ну раз необходимо, - ничего не поделаешь. Сейчас же и засяду!

- В сумасшедший дом нужно вам засесть!!

- Да, да. Спасибо. Привет супруге. До свиданья.

Я повесил трубку и сказал:

- Экая жалость! Оказывается, нужно сейчас засаживаться за работу. Вы уж извините меня...

- Пожалуйста! - замахал руками Плинтусов. - Дело прежде всего. Садитесь и пишите. Скажите, я вам не помешаю?

- Как вам сказать, - промямлил я. - Дело в том, что я не могу при постороннем написать ни единой строчки. Такая уж особенность моего творчества.

- Вы меня обижаете! - грустно сказал Плинтусов. - Какой же я вам посторонний?..

- Нет, говорю вообще. Присутствие другого всегда развлекает меня.

- Так это и хорошо, что развлекает. Я, наоборот, был бы очень рад...

- Но я тогда не могу писать, если кто-нибудь сидит около!

- Но ведь я не буду вам мешать. Я буду только сидеть и смотреть. Откровенно говоря, мне ужасно хочется видеть своими глазами, как это вы пишете.

- Но мне так очень трудно писать...

- Да ведь я буду молчать. Возьму газету и буду читать. Изредка взгляну только как это так сочиняют?

- Едва ли я сочиню что-либо хорошее, если так, - слабо усмехнулся я.

и молчать. Забудьте обо мне. Не думайте обо мне!

- Ну ладно, - со вздохом согласился я. - Вот вам газета.

Я уселся за письменный стол, взял перо и постарался сосредоточиться.

Плинтусов с любопытством смотрел на меня. Я посмотрел на него с тоской.

- Ну, как? - сочувственно спросил он. - Идет дело на лад?

- Пока нет, - бледно улыбнулся я.

- Да вы не смущайтесь. Думайте, сколько хотите!

"Это была женщина, которая часто испытывала свою силу на других, которые окружали ее, наполняли ее скромную квартирку, которая привлекала их"...

- Пишите, пишите! Не обращайте на меня внимания. У вас сейчас было прекурьезное лицо...

"... Которая привлекала не блеском своим и пышностью, тою пышностью, которая"...

- Простите, что перебью вас, - Вы, все равно, не пишете сейчас, а думаете, - какое сегодня число?

- Газета у вас, значит вчерашняя.

"... Пышностью, которая так заманчива для некоторых, а милым радушием хозяйки, которая"...

- Тема-то у вас есть? - заботливо спросил Плинтусов.

- Есть!

- Что?!

- Дожди зарядили.

"Которая"...

"В одной крестьянской избе в отсутствие родителей лежал младенец. Туда же забрели свиньи, опрокинули колыбельку и сожрали младенца. Остались только руки и ноги". Вот это тема! Этого не выдумаешь. Это сама жизнь!

- Ого! Вчера, оказывается, хоронили Парамонова. Были?

- Что? Не был.

Молчание продолжалось с минуту.

- Можно вам что-то сказать?

- Меня удивляет, что вы больше думаете, чем пишете. Я думал, это делается скорее. Извините, что перебил... Думайте, думайте. Больше не помешаю.

- Творчество очень интимная вещь, - горестно возразил я.

- Да, да. Я сейчас смотрел на вас и думал: неужели у всякого человека такое страдальческое лицо, когда он занимается творчеством? Вот и сейчас... Глаза темные, темные...

- Ффу! - прошипел я. - Готово.

- Да. Уже написал. Видите - даже подпись.

- Здорово! А теперь вы что с этим делаете?

- Положу в конверт, напишу адрес и отправлю по этому адресу.

- Знаете что, давайте, я опущу в ящик. Я все равно сейчас ухожу.

- Нет уж - это мне будет вдвойне приятно. Я присутствовал при самом начале, хочу довести это и до конца. Неужели вы мне не доверяете? Я сейчас же опущу. Пишите адрес!..

Он с любезной настойчивостью подсунул мне конверт, наклеил марку и, забравши письмо, ушел.