РЕФОРМЫ
В 1907 году, осенью, я сидел в своем кабинете, а напротив меня помещался мой друг Непоседов.
- В газетах о Дубровине и Пуришкевиче пишут, - тоскливо говорил он. - Дума занимается пустяками, октябристы топчутся, кадеты сморщены зубной болью, свободы, возвещенные манифестом 17 октября, забыты...
- Нельзя же все сразу, - пожимал я плечами, - нужно подождать.
- И в позапрошлом году говорили: подождать и в прошлом - подождать... И теперь - подождать... Дума занимается не сереьезным делом, а пустяками, октябристы топчутся на одном месте...
- Не ной ты, ради Бога! - воскликнул я мучительно. - Не надрывай моей душеньки!
Мелкий серый дождь шелестел в окнах.
- В газетах только о Дубровине читаешь... Кадетские лица сморщены, как от зубной боли... Октябристы топчутся... Гражданской свободы...
- Будет! - кричал я страдальчески. - Все будет! Неужели ты не можешь помолчать пока?
- Не могу я молчать. Проведение гражданских свобод отложено, октябристы топчутся, кадеты сморщены зубной болью, Дума мямлит... Возьмешь газету - только о Дубровине...
- Чего же ты хочешь? - нервно спрашивал я...
- Мне надоело ждать. Мне скучно.
- Подожди еще год. А чтоб не было скучно ждать, - улыбнулся я, - сядь в тюрьму на год.
- А знаешь, - прошептал он, пораженный. - Это мысль. Действительно нужно сесть.
Он впал в задумчивость.
Я заговаривал с ним, шутил, но он был рассеян, отвечал невпопад и скоро ушел.
Перед уходом, надевая в передней калоши, он спросил:
- За что полагается год тюрьмы?
- За многое. Кража со взломом, грабеж, насилие... А что?
- Да так, ничего.
На другой день ко мне явилась жена Непоседова и со слезами на глазах сообщила, что муж ее взломал кухаркин сундук, украл оттуда два рубля деньгами и байковый платок, а потом гонялся по двору за дворником, грозя ему ножом.
- И зачем ему понадобились эти несчастные два рубля? - плакала она. - Ведь, мы проживаем в год до десяти тысяч. И дворник ему ничего дурного не сделал.
- Какое наказание грозит ему? - спросила она.
* * *
Осенью 1908 года, идя по улице, я столкнулся с Непоседовым.
- Здравствуй, брат! - сказал он, сжимая меня в объятиях. - А я только из тюрьмы.
- Неужели уже год прошел? - удивился я.
- Да, брат. Год. Наверно, много воды утекло за это время? Ну, рассказывай.
- Да что ж тебе рассказывать? - пожал я плечами.
- Что у вас в политике новенького? В общественной жизни?
- А как же! - оживился я. - Ты не слыхал, как Дубровин...
- Нет, милый, кроме Дубровина, - сказал Непоседов. - Уж пожалуйста.
- Да вот что ж, кроме Дубровина? На-днях - тебе, вероятно, это не известно - Пуришкевич в Думе сказал...
Взгляд Непоседова омрачился.
- Постой, - перебил он угрюмо. - Начнем по порядку: возвещенные 17 октября гражданские свободы...
- Еще нет, - вздохнул я.
- А Дума что делает?
- Да что ж ей делать!.. Вот недавно законопроект о праздничном вознаграждении нижнетагильскому земскому фельдшеру рассмотрела...
- А октябристы топчутся?
- Топчутся.
Опустив головы, стояли мы друг против друга.
- Как ты думаешь... Через год пойдет жизнь по-другому? Только скажи откровенно...
- Пойдет, - робко отвечал я.
- Тогда вот что: я схвачу тебя сейчас за шиворот и начну душить, а потом выхвачу твой бумажник...
- Зачем же ты будешь меня душить? - испугался я. - Мы с тобой всегда были в хороших отношениях. А если тебе нужны деньги, я тебе и так дам. Сколько нужно?
- Мне деньги не нужны, - проворчал Непоседов. - А ты только должен кричать "караул", когда я тебя буду душить. Сбежится народ, полиция, меня и схватят, как грабителя.
- Для чего же это тебе?
Я немного поколебался и сказал:
- Не хочу тебя обманывать: может быть, ожидаемая тобой с таким нетерпением жизнь настанет не через год, а через два.
- Что для этого нужно сделать?
- Грабежа, пожалуй, мало. Надо бы оказать полиции легкое сопротивление. Тогда ровно два года выйдет.
Он схватил меня за шиворот и стал душить. Я закричал.
* * *
На-днях ко мне зашел Непоседов. На худом, изможденном лице горели лихорадочные глаза.
Этот человек надоел мне.
- Пока ничего, - сухо ответил я.
- А Дума?
- И Дума ничего.
- Октябристы? И октябристы тоже ничего.
- Топчутся?
- Топчутся.
Он, молча, повернулся к дверям.
- Грабить.
Мне сделалось жаль его.
- Знаешь, что, Непоседов? Из грабежей толку не выйдет. Года, очевидно, мало.
- Что же мне делать?
- Лет на двадцать? - тоскливо спросил он.