МАКСИМ ГОРЬКИЙ
ХЛЕБ В ВЫГРЕБНОЙ ЯМЕ
У Максима Горького есть один рассказ, который заканчивается так:
- Море смеялось.
Ах, многоуважаемый, талантливый Алексей Максимыч! Что там море! Недавно вы сделали нечто такое, от чего не только море - сухая потрескавшаяся русская земля могла рассмеяться до истерики, деревья в лесу, нагибаясь к земле и держась ветками за ствол, скрипели от душившего их смеха, мелкие рыбешки в реке вздулись, полопались и поиздыхали от хохота...
Ах, как вы можете рассмешить, Алексей Максимыч!..
Если рассказать вульгарной прозой то, что сделал знаменитый пролетарский "буревестник", так вот как оно звучит:
Без малого четыре года буревестник, "ломая крылья, теряя перья" от усердия, - без малого четыре года славословил буревестник советскую власть.
Державинские хвалебные оды казались щенками перед тем огромным распухшим слоном, коего создал Максим Горький, написав ликующую, восторженную оду Ленину...
В той компании привычных каторжников и перманентных убийц, которые правят Россией, Максим Горький был своим, хорошо принятым человечком:
И в почетному углу
Было место ему...
Правда, он был только зрителем этого нескончаемого театра грабежей и убийств, но сидел он всегда в первом ряду по почетному билету и при всяком курбете лицедеев - он первый восторженно хлопал в ладошки и оглашал спертый "чрезвычайный" воздух мягким пролетарским баском:
- Браво, браво! Оч-чень мило. Я всей душой с вами, товарищи!
Он милостиво и снисходительно улыбался, когда его пылкие друзья половину интеллигенции, людей искусства и науки выгнали за границу, четверть - оптом поставили к стенке, а оставшуюся четверть, как кроликов, приготовленных для вивисекции, заперли в душные вонючие клетки, приставили к ним сторожем и "хранителем этого кроличьего музея" бывшего директора кафешантана Адольфа Родэ - все это Горький глотал даже не как горькую пилюлю, а подобно - да простят мне это сравнение - подобно той Коробочкиной свинье в "Мертвых душах", которая мимоходом съела цыпленка и сама этого не заметила.
И вот, когда несчастные ученые кролики, доведенные до этого положения на одну десятую, сотую, тысячную тем же Горьким, стали умирать от бескормицы, Горький растрогался, сердце его умягчилось и пошел он к финнам:
- Вот что, братцы... Там у нас в питомнике ученые содержатся, так того-этого... Мрут шибко! Не будет ли способия какого? Пожевать бы им чего, или из бельишка старенького, или там сапожишек. Подайте, Христа ради, знаменитым русским ученым и писателям!..
Растрогались сумрачные финны.
- Извольте, - говорят. - Мы вам дадим кой-чего для ученых, но так как все ваше начальство - воры и могут украсть для себя, то мы все собранное повезем сами.
- Александр Пушкин! Вам полусапожки и две банки сгущенного молока! Иван Тургенев! Получайте исподнее, фунтик сахару и четверку чаю. Выпейте за здоровье богатой и могучей Финляндии! Менделеев! Свиного сала фунт, банка какао и пиджачная тройка - совсем почти еще крепенькая!
Получили Пушкины, Лермонтовы, Менделеевы и Пироговы по сверточку, как дворницкие дети на богатой елке, и, сияющие от счастья, снова расползлись по своим клеткам.
Зашел потом Горький - тоже сияющий, - собрал всю обшарпанную компанию Гоголей, Островских и Лесгафтов и гаркнул:
- Ну что, ребята! Довольны тем, что я вам схлопотал?
- То-то и оно. Вы уж старайтесь, а я вас не забуду. Молочка там или фуфайку какую из сосновой шерсти - завсегда устрою.
- Благодарим покорнейше.
- А впрочем, что мне из вашей благодарности - шубу шить, что ли? Вы бы мне такой аттестатик выдали, адресок, где отписали бы, что так, мол, и так, чувствительно благодарны и не забудем по гроб жизни. А я его в рамочку да на стенку - пусть себе висит; вам написать - раз плюнуть, а мне приятно!
И вот тогда-то и появилась эта потрясающая "благодарность Максиму Горькому от имени писателей и ученых".
"Черт с ним, напишем пожалостнее!.. Все-таки с Лениным за ручку здоровается и с Троцким на "ты". Поблагодарим, а он, может, опять по полфунтика колбасы выдаст да по связке баранок - оно, глядишь, дня три еще протянуть и можно..."
Голод - не тетка. Написали очень хлестко.
- Зарубежная эмигрантская Русь неправильно оценивает благородную работу Горького. Мы стоим ближе к делу и свидетельствуем...
Бедные вы, бедные... Свидетельствуете! А свободно ли вы свидетельствуете, знаменитые ученые кролики, запертые в вонючую клетку на предмет вивисекции?
- А если приедет ревизор, да будет спрашивать - всем ли довольны, то чтоб отвечали "всем довольны"... А то я другому недовольному такое неудовольствие покажу, что...
Море смеялось...
Море смеется. Горький смеется, у Ленина, по свидетельству того же Горького, "мелодичный детский смех" - а нам всем отсюда, издали - плакать хочется...
Примечания
"Горький хлеб": Presse du Soir, 28 июня 1921, No150.