Смерч
I
Услышав звонок в передней, кухарка вышла из кухни, открыла парадную дверь и впустила Кирилла Бревкова, пришедшего в гости к хозяину дома Терентьеву.
Кирилл Бревков имел рост высокий, голос очень громкий, смеющийся, и лицо веселое, открытое, украшенное светло-красным носом и парой сияющих, как звезды, глаз.
При одном взгляде на этот треугольник, углы которого составляли 2 глаза и нос — можно было безошибочно определить, что Кирилл Бревков живет на земле беззаботно, радостно, много ест, много говорит и всюду находит себе материал для веселья, заливаясь всю жизнь счастливым безыдейным смехом, столь редким в наш сухой век…
— Здравствуй, Пелагея! Как поживаешь?
— Спасибо, барин. Пожалуйте.
— Постой, постой… Э! Да что это с тобой, матушка, такое?!
Он взял руками пылающее от кухонного жара лицо Пелагеи и повернул его к свету.
— Да ведь на тебе, матушка, лица нет!! Ты больна?
— Н…нет! — испуганно прошептала Пелагея. — А рази — что?
— Да ведь ты же бледна, как смерть… Краше в гроб кладут! Тифом была больна, что ли?
Багровая Пелагея, действительно, побледнела и вздрогнула.
— Неужто, хворая!?
— Матушка! Да ведь ежели так с тобой, не знаючи, встретиться — так тебя за привидение, за русалку примешь! Сама белая-белая, а глаза горят лихорадочным блеском! Похудела, осунулась…
Кухарка охнула, всплеснула толстыми руками и с громким топотом убежала в кухню, а Кирилл Бревков посмотрел ей вслед смеющимся, лучезарным взглядом и вошел в гостиную.
Его встретил 12-летний Гриша. Вежливо поклонившись, он сказал:
— Драсте, Кирилла-Ваныч. Папа сейчас выйдет.
Напустив на себя серьезный, мрачный вид, Кирилл Бревков, на цыпочках подошел к Грише, сделал заговорщицкое лицо и шепнул:
— Папаше признались?
— В чем?
— Насчет недопущения к экзамену?
Гриша растерянно взглянул в сверкающие глаза Бревкова.
— Какое недопущение? Я допущен.
— Да-а? — протянул Кирилл Бревков. — Вы так думаете? Ну, что ж — поздравляю! Блажен, кто верует… Хе-хе!..
Он сел в кресло и преувеличенно грустно опустил голову.
— Жаль мне вас, Гришенька… Влопались вы в историю!
— В ка…кую?!..
— А в такую, что я сегодня видел вашего директора Уругваева. «Как идет у вас, — спрашиваю, — Терентьев Григорий?». «Отвратительно, — говорит. — На совете постановили не допустить его к экзаменам!» Вот оно что, молодой человек!
Если бы Гриша был наблюдательнее, он заметил бы, как дрожали полные губы Бревкова и каким весельем сверкали его бриллиантовые глазки… Но Грише было не до этого.
Он тихо побрел в детскую, спрятав голову в узкие плечи и шепча под нос:
— Господи!
II
В гостиную вышел сам Терентьев облобызался с гостем.
— Здорово, Кирилл! Сейчас и жена выйдет.
Вышла и жена.
Она была худощавая, тонкогубая с прической взбитой высоко-высоко над желтым лбом.
— Анна Евграфовна! Неизмеримо рад видеть вас! Ручку-с! Давно вернулись из Москвы?
— Позавчера.
Она оглядела мужчин пытливым взором и с деланным равнодушием спросила:
— Ну, а вы, господа, как проводили без меня время?
Кирилл Бревков хотел заявить, что он не виделся с мужем со времени её отъезда, но пытливое лицо Анны Евграфовны показалось ему таким забавным, что он ухмыльнулся и загадочно сказал:
— Было всего!
— Да? — криво улыбнулась Анна Евграфовна. — Вот как!
— Кстати! — обернулся к мужу Бревков. — Вчера я встретился с той полькой!
— С какой? — удивился Терентьев.
— Ну, с этой, знаешь… Станиславой. Которой ты платье тогда токайским облил. Вспоминали тебя.
При этом Бревков многозначительно подмигнул Терентьеву одной стороной своего подвижного лица. Но Терентьеву не нужно было и этого подмигивания. Терентьев знал своего веселого, замысловатого друга и сейчас же решил, что он, Терентьев, не ударит перед ним лицом в грязь.
— Кирилл! Ведь ты же дал слово молчать!
Кирилл расцвел. Мистификация получилась хоть куда.
— Молчать? Но я знаю, что Анна Евграфовна женщина передовая и простит мужчинам их маленькие шалости. Тем более — больших денег это не стоило. Сколько ты тогда заплатил? Сто сорок?
— Сто сорок, — подтвердил Терентьев. — Да на чай десять рублей.
Жена переводила взоры с одного веселъчака на другого и, наконец, убежденно воскликнула:
— Да вы, врете! Хотите подшутить надо мной. Дразнитесь.
Бревков никогда не мог примириться с тем, чтобы его шутки так легко разгадывались.
— Мы шутим? Ха-ха! Ну, хорошо! Да-с, Анна Евграфовна, мы шутим! Не придавайте нашим словам значения…
Он помолчал и затем обернулся к Терентьеву:
— А знаешь, насчет этой испанки Морениты ты оказался прав!
Терентьев никогда не знал никакой испанки Морениты, но, вместе с тем, счел необходимым обрадоваться:
— Видишь! Я говорил, что буду прав.
— Да, да, — медленно кивнул головой Кирилл. — Она сейчас же от тебя и поехала к этому жонглеру. Ха-ха! А ведь, как уверяла тебя в своих чувствах. Бревков ударил себя ладонью по лбу.
— Кстати! Всё собираюсь спросить тебя: — это ты засунул мне в карман тогда утром желтый шелковый чулок?
— Так он был у тебя? — захохотал Терентьев. — А мы-то его искали…
Жена сидела, не шевелясь, опустив глаза.
— Вы это серьезно… господа? — спросила она странно-спокойным тоном.
Кирилл Бревков вздрогнул.
— О, черт возьми! Я, кажется, наболтал лишнего! Простите, сударыня. При вас не следовало вспоминать о таких вещах…
Она вскочила.
— Вы эт-то серь-ез-но?!..
В тоне её было что-то такое, отчего муж поежился и рассмеялся бледным смехом.
— Милая, но, неужели, ты не видишь, что мы шутим с самого начала? Никуда я не ездил и всё время сидел дома. И с Кириллом не виделся…
Муж думал, что Бревков тоже сейчас расхохочется и успокоит жену. Но Бревков был не такой.
— Неужели, вы так близко принимаете это к сердцу, Анна Евграфовна? Ну, что здесь, в сущности, ужасного? Все мужья это делают и остаются, по прежнему, любящими мужьями. Из-за мимолетной встречи с какой-нибудь канатной плясуньей не стоит…
Жена закрыла лицо руками, заплакала и сказала сквозь рыдания:
— Вы негодяи! Развратные подлецы…
— Кирилла! — вскочил с места Терентьев.
— Перестань. Довольно! Аничка… Ведь он же это нарочно…
— Не смей ко мне прикасаться, негодяй! Я тебе не испанка!
— Сударыня! — сказал Бревков. — Он больше не будет, он исправится…
Анна Евграфовна оттолкнула мужа и ушла в спальню, хлопнув дверью.
— Началась история! — сказал муж обескураженно почесав затылок. — И нужно было тебе выдумать такую чепуху?!..
…
III
— Анюта! А Анюта!?.. Отвори мне. Ну, брось глупить. Мы же шутили…
Молчание было ответом Терентьеву.
— Анюта, Аня! Что ты там делаешь? Открой! Кирилл хотел подтрунить над тобой, а ты и поверила… Ха-ха.
— Не лги! Хоть теперь не лги… в память наших прежних отношений: Всё равно: твои жалкие оправдания не помогут…
— Я уезжаю к тете. Потрудитесь не разыскивать меня — это ничему поможет. Приготовьте Гришу ко всему этому. Мне было бы тяжело его видеть. Прощайте, Бревков.
— Анна Евграфовна, — кинулся к ней Кирилл. — Неужели вы поверили. Мы же шутили!!
Она слабо улыбнулась и покачала головой.
— Не лгите, Бревков. Дружба великое дело, но за негодяев заступаться не следует.
— Анна Евграфовна…
— Прочь!! Довольно.
«этого дома» с «высоко поднятой головой»).
— Чтоб тебя черти взяли, Бревков, — вырвалось у мужа совершенно искренно. — Ты еще что?! Тебе еще чего надо?
— Чего? — прищурилась вошедшая Пелагея. — А того, что изверги вы все, кровопийцы. Вам бы только вдовью кровь пить, чтобы вдове скорее в могилушку снизойти. Этого вам надо!? Да!? Пожалуйте расчёт.
— С ума ты сошла? Кто твою кровь пьет?
— Да уж, поверьте!.. Посторонние люди-человеки замечают… Уходили вы меня, чтоб вам ни дна, ни покрышки! Может, мне и жить-то через вас неделька-другая осталась, да чтоб я молчала?!.. Нет в вас жалости! Как же — пожалеете вы! Посторонний человек пожалеет — это верно… «бледненькая вы, Пелагея Васильевна, скажет, хворенькая»… А вам — что? Работает на вас дура — и хорошо. Хы! хы!
Она села на пол и залилась слезами.
— Вон! — закричал Терентьев. — Вот тебе деньги, вот паспорт и проваливай. Э… да, ну, вас всех к черту!
Терентьев схватил шляпу, нахлобучил ее на глаза и убежал. Слышно было, как в передней хлопнула дверь.
Уходя, поклонилась Кириллу и сказала:
— Балдарим покорно, батюшка! Хучь ты вдову пожалел!
Изумленный Кирилл почесал затылок и, бормоча что-то под нос, стал прохаживаться по опустевшей комнате…
IV
В детской послышался шорох.
— Куда ты? — крикнул ему вслед Бревков.
Гриша взвизгнул на ходу:
— Убегаю! В Америку.
Кирилл поднял бумажку и прочел:
«В смерти моей прошу никого не винить. Виноват директор Уругваев. Уезжаю с Митей Косых в Америку. Примечание: не знал, как начинаются записки, и потому написал про смерть. А, вообще, едим в Америку. Ученик 2-го класса Григо. Терентьев.»
Кирилл еще минут пять бродил по пустой квартире. Потом ему сделалось жутко.
Он оделся, вышел, запер на ключ наружную дверь и, отдавая ключ дворнику, сообщил ему:
— Терентьевы уехали за-границу, а все вещи подарили тебе за верную службу. Старайся, Никифор!
И пошел по улице, усмехаясь.