Аристократ Сысой Закорюкин
Так как не сегодня — завтра это придет, то не будем, подобно страусу, зарывать голову в песок…
Давайте взглянем этому страшному «ЗАВТРА» прямо в его смеющуюся, строющую гримасы — харю.
У сапожника Сысоя Закорюкина («Мужская и дамская обувь, заказы и починка») сегодня бал…
и помахивая на потеху собравшимся мальчишкам увесистой булавой.
Наверху же, у входа в зал, как это и полагается, — хозяин и хозяйка дома, Сысой и Анисья, — встречают именитых гостей.
Увидев приближающегося гостя, Сысой привычным элегантным жестом вытирает руку о шевиотовые штаны и подает ребром, лихо рубанув ею воздух.
— Проходите, проходите, — приветливо говорит он. — Нечего тут топтаться.
Анисья стирает концом шейного платка пот с пылающего лба и сияюще подмигивает гостям:
— Мой-то, а? Каки кренделя выкомаривает! А?
Гости все прибывают и прибывают — один гость именитее другого: портной Птахин, слесарь Огуречный, владелец лимонадной будки Гундосов, яичная торговка Голендуха Паскудина — не та, что умерла Макридой — миллионершей, а ее сестра, Голендуха, еще один портной — Обкарналов — все самая изысканная финансовая аристократия.
Среди гостей носятся даже слухи, что обещал прибыть портовый грузчик Вавило Рыклов — аристократ из аристократов, денди из дендев.
Его историографы и мемуаристы утверждали даже, что он в «двадцать одно» не моргнув глазом ставит на карту по полтораста, двести тысяч и выпивает в день по 3 бутылки мартелевского коньяку.
Наконец, все гости съехались.
«Алеша, ша», и пары закружились.
Хозяйка дома сидела у стены с солидным владельцем лимонадной будки и вела солидный, но увлекательный разговор.
— Набавил я на стакан воды двести — и что же вы думаете? — пьют, черти. Никто даже слово не скажет. Сосет, анафема, по два, по три стакана. Прямо ты его хоть с кашей ешь!
В голосе Гундосова слышалось почтительное удивление.
— Народ, диствительно, — покачала солидно головой хозяйка. — Прямо будем говорить — озверел! Приходит заказчик: «Сколько за сапоги?» — «Четыреста тысяч!» — «За пару?» Мой-то прищурился да как ляпнет: «Где там за пару! За штуку. Пара — восемьсот». И ведь заказывают!
— Дела! Музыку откуда достали?
— Один тут профессор консерватории обтяпал! Головастый, а иногда по роялю жахнет так, что чертям тошно.
— Известно, с голоду чего не сделаешь. У меня вот тоже бывший атташе посольства заказы принимает — прямо на улице подобрал я его — так ведь до чего лих с заказчиком говорить — прямо уму непостижимо! Такого ему Оскара Уайльда вотрет…
— Стаканчик мороженого!
— И очень даже. Здорово закручено. Сами крутили?
— Зачем сами. У нас тут бывший профессор химии принанят для энтого дела. Рикиминдовали, что будто по какому-то анабиозу собаку съел. Вот мы его для мороженого и приспособили. Нехай себе крутит. Вообще, знаете, теперь вся энтилигенция на службе у капитала. Хотели мы даже концертик нынче соорудить, Собинова с Аверченкой договаривали, да ломучие они какие-то, Бог с ними. Пойдите вы, говорят, к этому самому… и слово то забыла, нехорошее слово. Одначе танцами дирижирует у нас балетмейстер киевского Оперного театра, а стол украшал художничек тут один — он еще в 16 году от Академии поездку в Италию получил. Известно, жрать всякому хотца…
Под утро бал у Сысоя Закорюкина («Мужская и дамская обувь, заказы и починка») — кончился.
Усталая, но довольная разъезжалась по домам новая аристократия.
И у подъезда долго еще можно было слышать зычные выкрики швейцара — бывшего оперного баса, творца партии Мефистофеля в «Фаусте»:
— Кучер, барон Ментден! Давай карету Гундосина.
— Шофер Голендухи Паскудиной, князь Белопольский! Заводи мотор!
— Куда запропастился, черт его дери, граф Гронский?! И из предутренней мглы слышался сонный голос:
— Граф Гронский поехал в чайную, а потом лошадей
Раньше на старом добром стяге было написано:
«Сим победиши!»
…
На русском стяге красуется по новому правописанию: «Хам победиши!»