Грабитель
I
С переулка, около садовой калитки, через наш забор на меня смотрело молодое, розовое лицо — чёрные глаза не мигали, и усики забавно шевелились.
Я спросил:
— Чего тебе надо? Он ухмыльнулся:
— Собственно говоря — ничего.
— Это наш сад, — деликатно намекнул я.
— Ты, значит, здешний мальчик?
— Да. А то какой же?
— Ну, как твоё здоровье? Как поживаешь?
Ничем не мог так польстить мне незнакомец, как этими вопросами. Я сразу почувствовал себя взрослым, с которым ведут серьёзный разговор.
— Благодарю вас, — солидно сказал я, роя ногой песок садовой дорожки. — Поясницу что-то поламывает. К дождю, что ли!..
Это вышло шикарно. Совсем как у тётки.
— Здорово, брат! Теперь ты мне скажи вот что: у тебя, кажется, должна быть сестра?
— А ты откуда знаешь?
— Ну, как же… У всякого порядочного мальчика должна быть сестра.
— А у Мотьки Нароновича нет! — возразил я.
— Так Мотька разве порядочный мальчик? — ловко отпарировал незнакомец. — Ты гораздо лучше.
Я не остался в долгу:
— У тебя красивая шляпа.
— Ага! Клюнуло!
— Что ты говоришь?
— Я говорю: можешь ты представить себе человека, который спрыгнул бы с этой высоченной стены в сад?
— Ну, это, брат, невозможно.
— Так знай же, о юноша, что я берусь это сделать. Смотри-ка!
Если бы незнакомец не перенёс вопроса в область чистого спорта, к которому я всегда чувствовал род болезненной страсти, я, может быть, протестовал бы против такого бесцеремонного вторжения в наш сад. Но спорт это — святое дело.
— Гоп! — И молодой человек, вскочив на верхушку стены, как птица спорхнул ко мне с пятиаршинной высоты.
Это было так недосягаемо для меня, что я даже не завидовал.
— Ну, здравствуй, отроче. А что поделывает твоя сестра? Её, кажется, Лизой зовут?
— Откуда ты знаешь?
— По твоим глазам вижу.
Это меня поразило. Я плотно зажмурил глаза и сказал:
— А теперь?
Эксперимент удался, потому что незнакомец, повертевшись бесплодно, сознался:
— Теперь не вижу. Раз глаза закрыты, сам, брат, понимаешь. Ты во что тут играешь, в саду-то?
— В саду-то? В домик.
— Ну? Вот-то ловко! Покажи-ка мне твой домик.
Я доверчиво повел прыткого молодого человека к своему сооружению из нянькиных платков, камышовой палки и нескольких досок, но вдруг какой-то внутренний толчок остановил меня…
«О, Господи, — подумал я. — А вдруг это какой-нибудь вор, который задумал ограбить мой домик, утащить всё то, что было скоплено таким трудом и лишениями: живая черепаха в коробочке, ручка от зонтика, в виде собачьей головы, баночка с вареньем, камышовая палка и бумажный складной фонарик».
— А зачем тебе? — угрюмо спросил я. — Я лучше пойду спрошу у мамы, можно ли тебе показать?
Он быстро, с некоторым испугом, схватил меня за руку.
— Ну, не надо, не надо, не надо! Не уходи от меня… Лучше не показывай своего домика, только не ходи к маме.
— Почему?
— Мне без тебя будет скучно.
— Ты, значит, ко мне пришел?
— Конечно! Вот-то чудак! И ты ещё сомневался… Сестра Лиза дома сейчас?
— Дома. А что?
— Ничего, ничего. Это что за стена? Ваш дом?
— Да… Вот то окно — папина кабинета.
— Пойдём-ка подальше, посидим на скамеечке.
— Да я не хочу. Что мы там будем делать?
— Я тебе что-нибудь расскажу…
— Ты загадки умеешь?
— Сколько угодно! Такие загадки, что ты ахнешь.
— Трудные?
— Да уж такие, что даже Лиза не отгадает. У неё сейчас никого нет?
— Никого. А вот отгадай ты загадку, — предложил я, ведя его за руку в укромный уголок сада. — «В одном бочонке два пива — жёлтое и белое». Что это такое?
— Гм! — задумчиво сказал молодой человек. — Вот так штука! Не яйцо ли это будет?
— Яйцо…
На моём лице он ясно увидел недовольство, разочарование: я не привык, чтобы мои загадки так легко разгадывались. — Ну, ничего, — успокоил меня незнакомец. — Загадай-ка мне ещё загадку, авось я и не отгадаю.
— Ну, вот отгадай: «Семьдесят одёжек и все без застёжек».
Он наморщил лоб и погрузился в задумчивость.
— Шуба?
— Нет-с, не шуба-с!..
— Собака?
— Почему собака? — удивился я его бестолковости. — Где же это у собаки семьдесят одёжек?
— Ну, если её, — смущенно сказал молодой человек, — в семьдесят шкур зашьют.
— Для чего? — безжалостно улыбаясь, допрашивал я.
— Ну, мало ли… Если, скажем, хозяин чудак.
— Нет, это ты, брат, не отгадал!
II
После этого он понёс совершеннейшую чушь, которая доставила мне глубокое удовольствие:
— Велосипед? Море? Зонтик? Дождик?
— Эх, ты! — снисходительно сказал я. — Это кочан капусты.
— А ведь в самом деле! — восторженно крикнул молодой человек. — Это замечательно! И как это я раньше не догадался. А я-то думаю: море? Нет, не море… Зонтик? Нет, не похоже. Вот-то продувной братец у Лизы! Кстати, она сейчас в своей комнате, да?
— В своей.
— Одна?
— Одна. Ну, что ж ты… Загадку-то!
— Ага! Загадку? Гм… Какую же, братец, тебе загадку? Разве эту: «Два конца, два кольца, а посередине гвоздик».
Я с сожалением оглядел моего собеседника: загадка была пошлейшая, элементарнейшая, затасканная и избитая.
Но внутренняя деликатность подсказала мне не отгадывать её сразу.
— Что же это такое? — задумчиво промолвил я. — Вешалка?
— Какая же вешалка, если посередине гвоздик? — вяло возразил он, думая о чём-то другом.
— Ну, её же прибили к стене, чтобы держалась.
— А два конца, где они?
— Костыли? — лукаво спросил я и вдруг крикнул с невыносимой гордостью: — Ножницы!!
— Вот, чёрт возьми! Догадался-таки! Ну, и ловкач же ты! А сестра Лиза отгадала бы эту загадку?
— Я думаю, отгадала бы. Она очень умная.
— И красивая, добавь. Кстати, у неё есть какие-нибудь знакомые?
— Есть. Эльза Либкнехт, Милочка Одинцова, Надя…
— Нет, а мужчины-то. Есть?
— Есть. Один тут к нам ходит.
— Зачем же он ходит?
— Он?
В задумчивости я опустил голову, и взгляд мой упал на щегольские лакированные ботинки незнакомца. Я пришёл в восхищение:
— Сколько стоят?
— Пятнадцать рублей. Зачем же он ходит, а? Что ему нужно?
— Он, кажется, замуж хочет за Лизу. Ему уже пора, он старый. А эти банты — завязываются или так уже куплены?
— Завязываются. Ну, а Лиза хочет за него замуж?
— Согни-ка ногу… Почему они не скрипят? Значит, не новые, — критически сказал я. — У кучера Матвея были новые, так небось скрипели. Ты бы их смазал чем-нибудь.
— Хорошо, смажу. Ты мне скажи, отроче, а Лизе хочется за него замуж?
Я вздёрнул плечами.
— А то как же! Конечно, хочется.
Он взял себя за голову и откинулся на спинку скамьи.
— Ты чего?
— Голова болит.
— была единственная тема, на которую я мог говорить солидно.
— Ничего… Не с головой жить, а с добрыми людьми.
Это нянькино изречение пришлось ему, очевидно, по вкусу.
— Пожалуй, ты прав, глубокомысленный юноша. Так ты утверждаешь, что Лиза хочет за него замуж?
Я удивился:
— А как же иначе?! Как же тут не хотеть? Ты разве не видел никогда свадьбы?
— А что?
— Да ведь, будь я женщиной, я бы каждый день женился: на груди белые цветочки, банты, музыка играет, все кричат ура, на столе икры стоит вот такая коробка, и никто на тебя не кричит, если ты много съел.
Я, брат, бывал на этих свадьбах.
— Так ты полагаешь, — задумчиво произнес незнакомец, — что она именно поэтому хочет за него замуж?
— А то почему же!.. В церковь едут в карете, да у каждого кучера на руке бант повязан. Подумай-ка! Жду — не дождусь, когда эта свадьба начнётся.
— Я знал мальчиков, — небрежно сказал незнакомец, — до того ловких, что они могли до самого дома на одной ноге доскакать…
Он затронул слабейшую из моих струн.
— Я тоже могу!
— Ну что ты говоришь! Это неслыханно! Неужели доскачешь?
— Ей-Богу! Хочешь?
— И по лестнице наверх?
— И по лестнице. 54
— И до комнаты Лизы?
— Там уж легко. Шагов двадцать.
— Интересно было бы мне на это посмотреть… Только вдруг ты меня надуешь?.. Как я проверю? Разве вот что… Я дам тебе кусочек бумажки, а ты и доскачи с ним до комнаты Лизы. Отдай ей бумажку, а она пусть черкнёт на ней карандашом, хорошо ли ты доскакал!
— Здорово! — восторженно крикнул я. — Вот увидишь — доскачу. Давай бумажку!
Он написал несколько слов на листке из записной книжки и передал мне.
— Ну, с Богом. Только если кого-нибудь другого встретишь, бумажки не показывай — всё равно тогда не поверю.
— Учи ещё! — презрительно сказал я. — Гляди-ка!
обокрасть мой домик? Но я сейчас же отогнал эту мысль. Был я мал, доверчив и не думал, что люди так подлы. Они кажутся серьёзными, добрыми, но чуть где запахнет камышовой тростью, нянькиным платком или сигарной коробкой — эти люди превращаются в бессовестных грабителей.
Лиза прочла записку, внимательно посмотрела на меня и сказала:
— Скажи этому господину, что я ничего писать не буду, а сама к нему выйду.
— А ты скажешь, что я доскакал на одной ноге? И заметь — всё время на левой.
— Скажу, скажу. Ну, беги, глупыш, обратно.
— Ну, подождём, — сказал он. — Кстати, как тебя зовут?
— Ильюшей. А тебя?
— Моя фамилия, братец ты мой, Пронин.
Я ахнул:
— Ты… Пронин? Нищий?
В моей голове сидело весьма прочное представление о наружном виде нищего: под рукой костыль, на единственной ноге обвязанная тряпкой галоша и за плечами грязная сумка, с бесформенными кусками сухого хлеба.
— Нищий? — изумился Пронин. — Какой нищий?
— Мама недавно говорила Лизе, что Пронин — нищий.
— Она это говорила? — усмехнулся Пронин. — Она это, вероятно, о ком-нибудь другом.
— Конечно! — успокоился я, поглаживая рукой его лакированный ботинок. — У тебя брат-то какой-нибудь есть, нищий?
— Брат? Вообще, брат есть.
— То-то мама и говорила: много, говорит, ихнего брата, нищих, тут ходит. У тебя много ихнего брата?..
Он не успел ответить на этот вопрос… Кусты зашевелились, и между листьями показалось бледное лицо сестры.
Пронин кивнул ей головой и сказал:
— Знавал я одного мальчишку — что это был за пролаза — даже удивительно! Он мог, например, в такой темноте, как теперь, отыскать в сирени пятёрки, да как! Штук до десяти. Теперь уж, пожалуй, и нет таких мальчиков…
— Да я могу тебе найти хоть сейчас сколько угодно. Даже двадцать!
— Двадцать? — воскликнул этот простак, широко раскрывая изумлённые глаза. — Ну, это, милый мой, что-то невероятное…
— Хочешь, найду?
— Нет! Я не могу даже поверить. Двадцать пятёрок…
— Ну, — с сомнением покачал он головой, — пойди поищи… Посмотрим, посмотрим. А мы тут с сестрой тебя подождём…
Не прошло и часа, как я блестяще исполнил своё предприятие.
Двадцать пятёрок были зажаты в кулак. Отыскав в темноте Пронина, о чём-то горячо рассуждавшего с сестрой, я, сверкая глазами, сказал:
— Ну! Не двадцать? На-ка, пересчитай!
Дурак я был, что искал ровно двадцать. Легко мог бы его надуть, потому что он даже не потрудился пересчитать мои пятёрки.
— Ну и ловкач же ты, — сказал он изумлённо. — Прямо-таки огонь.
Такой мальчишка способен даже отыскать и притащить к стене садовую лестницу.
— Большая важность! — презрительно засмеялся я. — Только идти не хочется.
— Ну, не надо. Тот мальчишка, впрочем, был попрытчей тебя. Пребойкий мальчик. Он таскал лестницу, не держа её руками, а просто зацепивши перекладиной за плечи.
— Я тоже смогу, — быстро сказал я. — Хочешь?
— Нет, это невероятно! К самой стене!..
— Подумаешь — трудность!
Решительно в деле с лестницей я поставил рекорд: тот, пронинский мальчишка только тащил её грудью, а я при этом ещё, в виде премии, прыгал на одной ноге и гудел, как пароход.
— Ну, хорошо, — сказал Пронин. — Ты удивительный мальчик. Однако мне старые люди говорили, что в сирени тройки находить труднее, чем пятёрки…
— Конечно, труднее. А только я могу и троек достать двадцать штук. Эх, что там говорить! Тридцать штук достану!
— Нет, этот мальчик сведет меня в могилу от удивления. Ты это сделаешь, несмотря на темноту?! О, чудо!
— Хочешь? Вот увидишь!
Я нырнул в кусты, пробрался к тому месту, где росла сирень, и углубился в благородный спорт. Двадцать шесть троек были у меня в руке, несмотря на то что прошло всего четверть часа. Мне пришло в голову, что Пронина легко поднадуть: показать двадцать шесть, а уверить его, что тридцать. Всё равно этот простачок считать не будет.
III
… Хороший простачок! Большего негодяя я и не видел. Во-первых, когда я вернулся, он исчез вместе с сестрой. А во-вторых, когда я пришёл к своему дому, я сразу раскусил все его хитрости: загадки, пятёрки, тройки, похищение сестры и прочие штуки — всё это было подстроено для того, чтобы отвлечь моё внимание и обокрасть мой домик… Действительно, не успел я подскакать к лестнице, как сразу увидел, что около неё уже никого не было, а домик мой, находившийся в трёх шагах, был начисто ограблен: нянькин большой платок, камышовая палка и сигарная коробка — всё исчезло. Только черепаха, исторгнутая из коробки, печально и сиротливо ползала возле разбитой банки с вареньем…
Этот человек обокрал меня ещё больше, чем я думал в то время, когда разглядывал остатки домика: через три дня пропавшая сестра явилась вместе с Прониным и, заплакав, призналась отцу с матерью:
— Простите меня, но я уже вышла замуж.
— За кого?!!
— За Григория Петровича Пронина.
бы на свадьбе есть, сколько влезет — всё равно никто не обращает внимания.
Когда эта самая жгучая обида зажила, я как-то спросил у Пронина:
— Сознайся, зачем ты приходил: украсть у меня мои вещи?
— Ей-Богу, не за этим, — засмеялся он.
— А зачем взял платок, палку, коробку и разбил банку с вареньем?
— Платком укутал Лизу, потому что она вышла в одном платье, в коробку положил разные свои мелкие вещи, палку я взял на всякий случай, если в переулке кто-нибудь меня заметит, а банку с вареньем разбил нечаянно…
— Ну, ладно, — сказал я, делая рукой жест отпущения грехов. — Ну, скажи мне хоть какую-нибудь загадку…
— Загадку? Изволь, братец. Два кольца, два конца, а посередине…
— Говорил уже! Новую скажи…
— Новую?.. Гм…
… Как так живут люди — не понимаю…
— Неужели больше ты ничего не знаешь!..
И вдруг — нет! Этот человек был решительно не глуп — он обвёл глазами гостиную и разразился великолепной новой, очевидно, только что им придуманной загадкой:
— Стоит корова, мычать здорова. Хватишь её по зубам — вою не оберёшься.
Это был чудеснейший экземпляр загадки, совершенно меня примирившей с хитроумным шурином.
«Рояль».