Новые правила
Я спросил:
— Все в сборе?
— Все.
— Бабушку и тетю захватили?
— Ну, как же.
— Попугай тут?
— Тут.
— Бедного Мишу не потеряли?
— Бедный Миша тут. Миша, не жуй галстук! Это нехорошо.
— Стол и гардины захватили?
— Сзади носильщики тащат.
— Прекрасно. Эй, извозчики! На телеграф. Мы поехали.
— предводитель — с телеграммой в руке; за мной тетя, бабушка, гимназист Котя, горничная с попугаем, Бедный Миша, и в арьергарде носильщики со столом и гардинами.
— Смирррно! Паспорта наголо!
Все остановились и по команде обнажили паспорта.
— Миша! Выплюнь спичку.
Я подошел к окошку и поклонился телеграфной барышне.
— Имею честь кланяться. Телеграмма!
«Ялта набережная дом Мамас-оглы Евгении Брыкиной соскучились возвращайся переехали на зиму город у тети Ани горе Миша впал тихий идиотизм твой попугай прихварывает думаю тебе комнату поставить красный письменный стол гардины моль съела бабушка тетя кланяются пиши целую пудик».
— Не могу принять. Вы ведь знаете, что по новому циркуляру мы не имеем права принимать телеграмм шифрованных и заключающих в себе тайный смысл.
— Тут смысл явный, — твердо заявил я. — Что вам кажется тайным?
— Что? Гм!.. Вот, например, набережная. В Ялте, насколько я знаю, нет никакой набережной…
— Константин! — скомандовал я. — Карту Ялты наголо!
— Я захватил на всякий случай карту. Извольте видеть — набережная есть.
— Кто такая Евгения Брыкина?
— Моя жена. Вот-с брачное свидетельство, вот копия выписки из приходских книг, кото…
— Ладно. Мне только подозрительно: зачем вы просите ее возвращаться на зиму в Петербург? Может, вы с ней бомбы собираетесь делать.
— Нет, бомб не делаем.
— Так зачем же она вам?
— Да так. Все-таки, знаете, жена.
— Все это, согласитесь сами, чрезвычайно подозрительно, — вздохнула барышня. — Э, э! Послушайте! Ну, как вам не стыдно?!
— Что такое? В чем дело?!
— Да?! Вы будто не знаете? Младенец невинный! Вы можете в душе быть несогласным с последним распоряжением по почтово-телеграфному ведомству об отказе в приеме телеграмм, имеющих тайный смысл, но зачем же над этим распоряжением глумиться?
— Я глумился? Да когда же я глумился?
— А это… Что такое тут написано: «У тети Ани горе Миша впал тихий идиотизм»…
Я понимаю, что вы хотели этим сказать… Знаю, на кого вы намекаете…
— Помилуйте! Я вам докажу! Миша!
Бедный Миша приблизился.
— Миша! Выплюнь окурок. Нельзя есть табак. Фи! Вот видите: Миша. Он впал в тихий идиотизм. Об этом я и сообщаю жене.
— Гм! Чрезвычайно подозрительно. Лицо у него, кажется, умное.
— Бутылда калабалда, — подтвердил Миша.
— Что это он?
— Это он говорит «бутылка молока».
— Ну, допустим. А что это за условная фраза: «попугай прихварывает»?
— Даша! Попугая! Вот этот попугай. Он, видите ли, прихварывает.
— Дурак! — сказал попугай.
— Послушайте! Это вы его научили, — возмутилась барышня. — Если вам не нравится новое распоряжение, то…
— Это он меня, — успокоил я ее. — Ей Богу, он болен.
— А вот тут у вас сказано «красный письменный стол поставлю комнату». Это, может, о революции тут.
— Позвольте, кто же революцию ставит в комнату? Я прочел в глазах барышни сомнение.
— А вдруг… комната… иносказательно.
— Носильщики! Давайте стол! Вот, позвольте вам представить: стол. О нем и говорится. Видите — красный.
— Так, так. А, может быть, вы согласитесь вычеркнуть «гардины моль съела».
— Почему?
— Я думаю, что истинный смысл этого такой: «полиция арестовала тайную типографию».
— Да вот же я и гардины захватил. Видите, моль съела.
— А, может, вы для отвода глаз устроили… что моль съела…
— Да что ж я, каждую моль ловил да научал «съешь, моль, эту гардину!» Что вы, барышня… Зачем мне вас обманывать.
— Да… «Зачем, зачем»… Это еще какие такие бабушка, тетя?
— Вот эти. У них все в порядке. Это вот Мишина мама.
— Мама? Вы говорите — мама? А почему она на него не похожа?
— Помилуйте — как же можно. Человек впал в тихий идиотизм — какое же может быть сходство?
— Чрез-вы-чай-но подозрительно, — раздумчиво повторила барышня. — Послушайте! Непонятных слов нельзя писать.
— А где они?
— А вот. Слово: «пиши».
— Не пиши, а пиши. Ударение на последнем слоге.
— Вы что-то путаете. Почему же вы писали «пиши целую пудик». Это безграмотно. Надо сказать: «пиши целый пудик».
— Что же это за смысл будет?
— Ну… смысл тот, чтобы она вам побольше писала. Целый пудик. А не целую.
— Да у меня — не целую, а целую. Понимаете: от слова поцелуй. Ударение на предпоследнем слоге.
— Все это чрез-вы-чай-но подозрительно. То там у вас ударение, то тут. Потом, почему у вас телеграмма без подписи?
— Как без подписи? «Пудик». Это жена меня так зовет. Мое имя Пуд.
— Повернитесь, — сказала барышня. Я повернулся.
— Это не вы!
— Почему?..
— В вас больше.
— Ну, так что же!
— Вы не то лицо, за которое вы себя выдаете… Телеграмма не может быть принята. Ха-ха… Хороший пуд!
— и все это рушится из-за пустяка…
— Сударыня! — сказал я. — Честное слово, я то лицо, за которое себя выдаю. Но дело, видите-ли в том, что, как известно, имена даются в раннем детстве. И вот, клянусь сам, когда меня так назвали — во мне был ровно пуд. Я и сохранил без изменения это имя, памятуя, что по основным законам Российской Империи, внешние изменения в физическом организме индивидуума не могут отражаться на таком постоянном институте, как принадлежащее человеку имя.
— Например, Пипин Короткий, — подсказал Котя.
— Ну, ладно, — с сомнением сказала барышня, кивая головой. — Телеграмму я приму. Но, все-таки, все это чрез-вы-чай-но подозрительно.
Я обернулся к своему отряду и скомандовал:
— Вольно! Оправсь! Паспорта отставить!
— Дурак! Дурак! Дурак!..