Тяжелое занятие
Недавно в Думе какой то депутат сказал речь, приблизительно, следующего содержания:
— Я не говорю, что нужно бить инородцев, вообще… Поляков, литовцев и татар можно и не бить. Но евреев бить можно и нужно — я удивляюсь, как этого не понимают!?[3]
Тогда же многие заинтересовались — как, каким образом, депутат мог додуматься до сказанного им.
Многие изумлялись:
— Что это такое? Как человеческая голова может родить подобную мысль?
Вот как:
Однажды депутат не пошел в Думу, а остался дома и сидел в кабинете, злой, угрюмый, раздражительный.
— Что с тобой? — спросила жена.
— Речь бы мне нужно сказать в Думе. А Речи нету.
— Так ты придумай, — посоветовала жена.
— Да как же придумай! Вот сижу уже третий час, стараюсь, как ломовая лошадь, а голова все не думает!
— Удивительно! Как же это человеческая голова может не думать?
— Да так вот. Вот сижу и твержу сам себе: ну, думай же, черт тебя возьми… Придумывай речь. Ну! И тут же глядишь на обои — думаешь: какие красивые красные цветочки! Или на стол посмотришь: хороший, мол, стол. Дубовый… Двести рублей за него плачено. Тут же сам себя и поворачиваешь: да ты о речи лучше думай! И думаешь: «Речь» — газета такая есть. Кадетская. Речь… Можно иначе сказать — разговор. Только речь короче — в ней четыре буквы, а в разговоре девять… Речь!! Имя существительное… Тьфу!
— А самой речи не выходит?
Депутат скорбно заморгал глазами:
— Не выходит. Не думается.
— А голова то у тебя большая, — сказала задумчиво жена, смотря на мужа. — Тяжелая. С чего бы?
— Да черт ли в ней, что большая! Чего не надо — то она думает: о цветочках там, о столе. А как к речи обернешься — стоп, анафемская. Молчит.
— А ты поболтай ею так! Пошибче… Может, мозги застоялись.
Депутат покорно поболтал головой.
— Ну?
— Ничего. Молчит. Вот в окно сейчас посмотрелось и подумалось: что, если у того дома крышу снять — смешно будет или не смешно? Должно, смешно и странно.
Жена вздохнула и вышла из комнаты.
— Тише! — крикнула она детям. — Не мешайте папе. Ему не хорошо.
— А что с ним? — спросили дети.
— Голова молчит.
А в кабинете сидел отец опечаленных малюток, тряс тяжелой головой и бешено шипел:
— Да думай же, анафемская! Думай, проклятая.
К обеду вышел еще более злой, с растрепанными волосами и мутными остановившимися глазами.
Проходя в дверь, злобно стукнул головой о косяк и заревел:
— Будешь ты думать? Вот тебе! Думай, думай.
Дети испугались. Заплакали.
— Что это он, мама?
— Не бойтесь. Это он голову разбудить хочет. Голова у него заснула.
После обеда несчастный депутат снова перешел в кабинет. Повернулся спиной к столу, к обоям, закрыл глаза.
Жена подходила, прислушивалась. Все безмолвствовало.
Около семи часов из кабинета послышался легкий стук и потом шорох, будто кто нибудь перебирал камушки.
— Слава Богу! — перекрестилась жена. Кажется, задумал.
— Что это скрипит, мама? — спрашивали дети, цепляясь за юбку матери.
— Ничего, милые. Не бойтесь. Это папа думает.
— Тяжело, небось? — в ужасе, широко открыв глаза, спросил малютка Ваня.
— А ты как полагаешь!.. Никогда в роду у нас этого не было. Чтобы думать.
— Говорите же! — попросил председатель. — Чего ж вы молчите?
— Сейчас, сейчас, — тяжело дыша, прошептал депутат. — Дайте начать. О, чем бишь я хотел…
На лбу надулись черные жилы. Теплый пот струился по лицу, скатываясь за воротник. Ну, же! Скорее.
— Сейчас, сейчас.
… послышался явственный треск, лязг и потом шорох, будто бы где то осыпалась земля или рукой перебирали камушки. Что то затрещало, охнуло… депутат открыл рот и с усилием проревел:
— Я не говорю, что нужно бить инородцев, вообще. Поляков, литовцев и татар можно и не бить… Но евреев бить можно и нужно — я удивляюсь, как этого не понимают!
Вот — откуда взялась эта речь.
Примечания