Лекарство
I
В глаза я называл ее Марьей Павловной, а за глаза — Марусей, Мэри и Мышоночком…
Сегодня, когда я ехал к ней то думал:
— Соберусь с духом и скажу!.. Если она ответит «да» — в груди моей запоют птицы и жизнь раз навсегда окрасится приятным розовым светом. Если — «нет»… я ничего не скажу, повернусь и выйду из комнаты. И никто никогда не услышит обо мне ни слова. Только, может быть, через несколько лет до нее и всех ее знакомых дойдет слух о странном монахе, известном своей суровой отшельнической жизнью, который поселился в пустыне, одинокий, таинственный, со следами красоты на изможденном лице, благоволящий мужчинам и отворачивающийся от женщин…
Это буду я.
Я вошел к Maрье Павловне с сосредоточенно-сжатыми губами и лихорадочным блеском в глазах.
— Что это вы такой? — удивленно спросила она.
— Я… должен иметь с вами один… очень важный для меня разговор!
В глазах ее засветились два огонька и — погасли.
— Хорошо. Только я раньше должна съездить в два места… Надеюсь, вы меня проводите?
— Конечно! Как можно задавать такие вопросы?..
— Я сейчас оденусь, заедем в мануфактурный магазин и потом к портнихе. Ладно?
— Хотя бы к двум портнихам!.. — поклонился я.
Она призадумалась.
— К двум? Мне бы, собственно, нужно было к двум, да я не знаю адреса одной. Посидите. Я скоро оденусь. Даша!! Сбегай-ка за дворником!
— Зачем это вам дворник понадобился? — изумился я.
— Не могу же я выйти на улицу в одном платье!?
— А разве дворник…
— Это длинная история! Жена дворника, которая служит у каких-то квартирантов, имеет сестру, работающую у той самой портнихи, которой я отдала переделать свою ротонду. Так вот, если жена дворника сообщит сейчас мужу адрес, где работает ея сестра, — я и пошлю Дашу туда за ротондой.
— Так, так. Это и есть тот адрес — один из двух — которого вы не знаете?
— Что вы путаете! Это тот адрес, который я знаю. Как же иначе я бы нашла его??
— Смешные вы, женщины! — улыбнулся я.
Она показала мне язык и убежала в другую комнату.
Я уселся, взял газету и прочел ее от начала до конца. Марья Павловна одевалась. Я пересмотрел альбом, взял какую-то книгу, прочел три главы. Марья Павловна одевалась! После шестой главы я имел совершенно точные данные, что Марья Павловна еще не совсем одета, а девятая глава заставила ее выглянуть из комнаты и спросить меня:
— Нет ли у вас крючка для застегивания ботинок? Я не могу найти свой. Целый час ищем!..
Почему вы не носите с собой крючка?
— Хорошо, — кротко отвечал я. — Теперь я буду носить его с собой. Во избежание задержек на будущее время, я буду также теперь захватывать с собой щипцы для завивки волос, ротонду и головные шпильки. Если вам нужно еще что-нибудь — вы предупредите.
Она, очевидно, не поняла меня, потому что отвечала:
— Нет, щипцы у меня есть. А вот головные шпильки, если бы вы носили — я иногда брала бы у вас, потому что они страшно теряются.
Вошла Даша и спросила:
— Не видали, барин, крючка для ботинок? Он тут где-то.
— Не знаю. Я пересмотрел альбом, — его там не было. И в книге нет. Может быть, спросить того дворника, который имеет сведения о ротонде?.. И Даша меня тоже не поняла.
— Демьян! — закричала она, выбегая в переднюю, — не видел барышниного крючка?
Я вошел в ту комнату, где одевалась Марья Павловна, и сказал:
— Придется мне поискать.
Из деликатности, я старался не смотреть на причесывающуюся Марью Павловну, но она воскликнула:
— Только, ради Бога, не смейте на меня смотреть!
Не посмотреть было уже неловко. Я взглянул на нее, на стоящую около нее пару крошечных ботинок, и спросил:
— Вы эти ботинки и хотите надеть?
— Да… только вот крючка нет.
— Крючок можно купить, — отвечал я. — Его можно сделать, найти, украсть, но увы — он будет вам бесполезен.
— Почему?!
— Потому что ботинки ваши не на пуговицах, а на шнурках.
Она засмеялась.
— Да? А ведь и в самом деле! Даша! Не ищи крючка… А вы, сударь, уходите пока.
Я вышел и от скуки опять взялся за газету. Выглянула Даша и спросила:
— Барин, не видели барышниной брошки?
— Не знаю, где она. Впрочем, вы можете взглянуть на крышу соседнего дома. Не зацепилась ли она каким-нибудь образом за дымовую трубу.
Даша с озабоченным видом взглянула в окно, развела руками и ушла обратно в комнату барышни.
— Там нет… Под ковром смотрели?
— Смотрела. И в умывальнике нет.
— Ах ты ж, Господи!
Я нервно вошел в их комнату и спросил:
— Куда вы ее, обыкновенно, кладете? Какого она вида?
— Обыкновенно, она у меня на груди. А вид у нее такой… знаете, что у лошадей на лапах бывает!
— На каких лапах?
— Ну, такое… Копыто называется….
— Я не помню у вас такой брошки — копыта. Вероятно, подкова?
— Да, да… Такое, знаете, что стучит.
— Так бы вы прямо и сказали!.. Такое, что стучит — это всякий догадается. Подкову я помню. Ювелир, значит, уже вставил бирюзу, которая выпала? Помните, мы на той неделе вместе отдавали?
— Нет еще.
— Так она, значит, у ювелира? Скажите, сколько времени затрачиваете вы, обыкновенно, на поиски в этой комнате вещи, находящейся в другой улице?
— Действительно, она у ювелира! Даша, глупая, не ищи: я совсем и забыла.
Так как я был признан дамами очень сообразительным, толковым парнем, то меня оставили на всякий случай присутствовать при завершении туалета.
он совершенно пуст, и что, вероятно, можно достигнуть больших результатов, если открыть другой флакон, стоявший тут же и по горло наполненный духами.
II
Когда мы приехали в магазин, приказчик галантно поклонился нам, но сейчас же побледнел и взглядом, полным ужаса, уставился на розовую, улыбающуюся Марью Павловну.
— Покажите мне что-нибудь новенькое на блузку. Только — самое новое. Я всегда бываю у вас, и вы всегда показываете мне старое.
— Какой негодяй! — подумал я.
Приказчик полез на какую-то лестницу и стал сбрасывать на прилавок целый водопад разных разноцветных тряпок, — с таким видом, будто бы он хотел устроить между собой и покупательницей крепкую надежную баррикаду, за которой можно укрыться.
— Вот это, сударыня… Прелестный рисунок.
— Этот? Вы смеетесь надо мной! Это бабы платки такие носят.
— Тогда вот! Самый последний крик делямод.
— Этот? Нет, вы, право, надо мной смеетесь
… Куски материй сыпались с полок дождем, развертывались, забраковывались, скрывались под свежей струей новых материй, которые, отверженные, в свою очередь, стонали под тяжестью все новых и новых кусков, которые то были «аляповаты», то слишком в крупную, то слишком в мелкую клетку… А одна материя подверглась суровому осуждению даже за то, что клетка на ней оказалась слишком средней.
— Вот эта мне нравится, — робко сказал я, указывая на какой-то желтый угол, торчавший снизу.
Приказчик с благодарностью взглянул на меня, но потом вздохнул и сказал:
— Это не материя. Это оберточная бумага из середины куска. Вот это очень недурно, кажется.
— Это? — в искусственном восхищении вскричал я — Это великолепно.
— Покажите еще что-нибудь в этом роде, — ласково попросила моя спутница.
Приказчик уже не стоял за прилавком, а лежал где-то наверху на огромной груде измятых скомканных кусков. Мы должны были задирать головы, чтобы видеть этого доброго человека, который хриплым голосом кричал нам сверху:
— Вот тоже… рекомендую… Дернье крик делямод…
Образ действия приказчика меня изумлял.
«чего-нибудь на блузку»… Откапывание погребенной под развалинами покупательницы и вся последующая веселая суматоха дали бы приказчику некоторую возможность передохнуть и собраться с силами, а покупательница на собственной голове и плечах убедилась бы, что бывает очень неудобно, когда «что-нибудь на блузку» — весит от восьми до десяти пудов.
«крики делямод», доносившиеся сверху, делались все тише и тише. Я понял, почему приказчик, увидев мою спутницу, побледнел от ужаса, а моя спутница в это время мягким, как серебряный бубенчик, голосом говорила:
— Этот цвет немного темен или, вернее, слишком для меня светел… Кажется, ничего я не подберу.
Она вздохнула и встала, ласково кивнув головой извивавшемуся где-то наверху телу приказчика.
— Мы уходим? — спросил я. — В таком случае, заверните мне, господин приказчик, вот этот кусок и этот… и этот!
— Для чего это вам? — изумилась Марья Павловна.
была пожизненная пенсия, так как, по своему наружному виду, бедняга мог дотянуть не дольше, чем до конца текущей недели.
III
Мы вышли из магазина — я, нагруженный, громадным свертком, она, пустая, с победоносно веселым видом — и сели на извозчика.
— Ну? — спросил я.
— Ну?
— Куда же ехать?!
— Да к портнихе. Ведь я же говорила.
— Извозчик, к портнихе.
— На какую улицу прикажете?
— На какую улицу? — спросил я, оборачиваясь к своей спутнице.
— Такая… длинная. Я позабыла, право, как она называется.
— А, длинная! Так бы вы и сказали. Вероятно, еще по бокам стоят дома и у каждых ворот сидит дворник? Да?
— Да, да. Что-то в этом роде. Там еще есть четырехэтажный дом с такими воротами.
— С какими?
Она вытянула вперед пальцы и неопределенно пошевелила ими.
— Вот с такими, знаете?..
— Ах, вот такие ворота? Очень красивые. А улицы вы так и не знаете?
— Да я знала, да позабыла. Помню, сейчас нужно вправо завернуть.
— Извозчик! Направо.
— Да куда он едет?! Не туда! Направо!
— Он и едет направо!!
— Тогда, значит, налево.
— Эти извозчики вечно путают, — сурово проворчал я. — Дело в том, что у извозчиков и у прочих мужчин правая сторона случайно совпадает с правой рукой, а у женщин она совпадает — с левой! И мужчины так тупы, что не могут к этому привыкнуть.
— Вообще, вы, мужчины… — критически сказала Марья Павловна и улыбнулась с сознанием собственного превосходства.
Мы повернули на какую-то улицу и поскакали по ней, причем я бросал проницательные взгляды на все дома с «такими» воротами. А моя спутница в это время украдкой перекрестилась.
— Что это на вас напала такая богомольность? — пожал я плечами. — Не хотите ли вы посвятить себя Богу?
— Нет — сказала она. — Я так узнаю, где правая сторона.
— То есть… как же это?
— Да ведь крестятся правой рукой! Я перекрещусь и думаю: «Ах, вот она где, правая сторона».
— Изумительно просто! И дорогу можно находить, и грехи в то-же время замаливать. Если бы все знали этот остроумный способ — не было бы заблудившихся и грешных людей.
— Вы льстите мне! — кокетливо хлопнула она меня перчаткой по руке. — Да это и не я придумала. Подруга.
— Богато одаренная натура — одобрительно сказал я.
IV
В виду громадного количества домов с «такими воротами», — портниху мы не нашли.
Когда через час ехали обратно, Марья Павловна вспомнила:
— А что вы мне хотели сказать такое серьезное? Помните, давеча дома говорили? Еще говорили, что это для вас очень важно!..
И я не назвал ее мысленно ни Мэри, ни Мышонком, а зевнул и сказал:
— Ах, да! Я хотел спросить только: где вы покупаете такое прекрасное печенье к чаю?
…