Мученик науки
Провинциальные губернаторы предписали местной полиции следить за внешкольным поведением учащихся.
Когда околоточный входил в комнату, шашка его зацепилась за ручку двери.
Отцепить старались: он сам, Мишка, Мишкин отец и горничная. Все были смущены, и околоточный больше всех.
Он потер красные большие руки, для чего-то надул щеки и, с деланной развязанностью, сказал:
— Ну, как сынок ваш?
— Ничего, здоров, благодарю вас. Мишка! Оставь нос — по рукам получишь.
Постояли все, помолчали.
— Погодка-то нынече, а?
— Да.
Околоточный подошел к стене и с нескрываемым интересом стал рассматривать картину, изображавшую «Бабушкины сказки».
— Вы бы присели!
— Благодарю вас. Прекрасная картина!
— Да.
Околоточный сел и опять потер руки.
— Ну, как дела, молодой человек?
Царапая ногтем спинку кресла, Мишка застенчиво ответил:
— Благодарю вас. Ничего.
Околоточный подергал головой, вскочил с кресла и опять подошел к картине.
— Масляными красками?
— Нет, премия к «Ниве».
— Ага. Так-так. Хороший журнальчик.
— Да.
— Престранная вещь у нас вчера в участке случилась: привели какого-то пьяного, а он по-русски ни слова!
— Подожди ж ты! Иностранец, значит, — догадалась мать. — Мишка! По рукам получишь!
— Вы, молодой человек, тово… маменьку слушайтесь. Они вас кормят.
Мишка в паническом ужасе посмотрел на околоточного и прошелестел:
— Я… слушаюсь.
— Эти картины вообще вещь превосходная. Заплатил семь рублей в год — и Салтыкова тебе какого-нибудь дадут двенадцать книжек, и украшение для гостиной.
— Да.
— В этом году какое приложение дают?
— Не знаю. Мы теперь перестали выписывать.
Околоточный встал и потрогал рукой картину.
— Совершеннейшие масляные краски. Даже удивительно!
Он вытер холодный пот со лба и застегнул верхнюю пуговицу мундира.
Сел и снова ее отстегнул.
— Вы, может быть, посмотрели бы, как мальчик занимается?
Околоточный даже икнул от радости.
— Да, да! Это очень интересно.
— Пойдемте в его комнату.
Все встали и пошли через темный коридор.
Идя впереди, околоточный попал в самый конец коридора и, когда открыл преграждавшую ему дальнейший путь дверь, то сейчас же отшатнулся и быстро ее захлопнул.
— Не сюда! Здесь не хорошо, — предупредил отец, а Мишка сзади тихонько хихикнул.
Вошли в небольшую комнату Мишки и сели. Мать села на кровать с таким расчетом, чтобы можно было ногой незаметно пододвинуть вглубь какую-то вещь, которая, поместившись на виду, могла своим видом шокировать благовоспитанный глаз.
Околоточный обвел глазами комнату и с тайным ужасом заметил, что стены были без картин, совершенно голые.
— Америка… А ну, молодой человек, покажите, где здесь город… Трансвааль, что ли?
Мишка придвинулся к столу и уверенно сказал:
— Трансвааль на три страницы дальше: в Африке.
— Ишь ты! Вас не поймаешь… Я-то знал, а вот хотел вас подвести.
И соврал. Решил, на всякий случай, запомнить.
— А историю вы знаете?
— Древнюю или новую?
— Ну да, поновее что-нибудь… Как звали, например, того царя, у которого из живота дерево выросло?
— Это не у него, а у его мамы. Снилось ей. Его звали Кир.
— Вот, вот. А то, представьте, — обратился он к отцу, — был еще такой чудак: взял и высек плетями море. Как вам это нравится?
— Да, вообще… Комичные эти греки были.
Околоточный передвинул чернильницу и спросил Мишку с неожиданною строгостью:
— А Берлин где?
— В Германии.
— Молодец! Ловко угадал. Ну, ты учись тут, слушайся родителей, а я пойду.
Все сразу повеселели.
Отец пожал уходившему руку, а мать приветливо спросила:
— Чаю хотите?
— Нет-с, не пью, то есть уже пил. Всего лучшего.
* * *
Стоя на улице, околоточный долго вытирал платком лоб и щеки и злобно озирался.
Потом, увидя проходившего мороженщика, набросился на него.
— Морроженое продаешь, рракалия?! Кричишь, мерзавец?! За нарушение тишины, знаешь…