Труха
Это было самое веселое, оживленное место предпраздничного рынка… Лавчонка, маленькая, полутемная была битком набита покупателями, а на улице у входных дверей стоял бойкий, крикливый мальчишка и зазывал еще новую публику:
— Пожалуйте! — кричал он, раскрывая рот так, что углы губ касались концов его громадных ушей. — Эй! К нам пожалуйте! Очень даже прекрасные привидения, покойники, девочки на всякий рост, бесприютные собачки-с! Громадный выбор занесенных снегом странников, волки-с. Только у нас настоящие волки! Эй!
А в лавчонке крику было еще больше.
Приказчик, держа в правой руке за шиворот что-то длинное, одетое в белый саван, с деланным изумлением кричал:
— Это-с, по вашему, не привидение?! А что же это тогда, по вашему, такое, если не привидение? Который год торгуем — никогда не было, чтоб сумлевались! Вы, вероятно, ваша милость, не видели никогда настоящего привидения, потому такое и говорите!
— Да оно… не страшное! — робко возражал покупатель и косился на фигуру, беспомощно болтавшуюся в мужественной руке приказчика.
— Это не страшное? — изумлялся приказчик. — Да какие ж тогда страшные бывают?! Обратите внимание на их личико: мертвецкая бледность и глаза, как свечки. Вот эту кнопку только нажать… А голос! Извольте при слушаться!
Приказчик нажал рукой спину привидения. Оно заскрипело и, захлопав ртом, проревело:
— Ищи документы, раскрывающие тайну твоего рождения — на чердаке, в двойной крышке старого сундука!
Покупатель призадумался.
— Ничего… Слова хорошие. Из них можно что-нибудь сделать… Гм… Тайна рождения… Заверните!
— Браку не надо ли? — спросил приказчик, заворачивая покупку.
— А что у вас за брак?
— Чиновник один. Раскаивался в ночь под Рождество, что выгнал больную жену с ребенком. А они как раз и пришли в эту ночь, под видом нищих.
— Ну?
— Ну, вот. А мальчишка наш лавочный, что орет сейчас у дверей, чтоб ему пусто было — вынул чиновника из коробки, да и отвертел ему голову. Согласитесь — не может же жена возвращаться к безголовому чиновнику. Целый набор испортил, негодяй. Возьмите. Дешево бы отдал…
— Да куда ж он мне?..
— Ну, можно что-нибудь такое… Жена могла бы держать корчму, пользующуюся дурной репутацией, а муж, тоскует по ней и приезжает в рождественскую ночь, желая сделать сюрприз. Его не узнают и убивают. И только после, по отрезанной голове, с которой ей дали поиграть — дочка узнает черты своего любимого папы. Прекрасный сюжет!
— Пожалуй! — сказал покупатель, раздумывая. — Я в провинцию пошлю, куда-нибудь. Там это любят. Только вы и голову не забудьте положить.
— Помилуйте-с — все здесь, в коробке. Прикажете сверху вьюги положить? Копеек на тридцать.
— Разве у вас теперь вьюга отдельно продается? — удивился покупатель.
— Да-с. Лучше комбинируется. Можно чиновника — и вьюгу, заблудившегося мальчика и — вьюгу. Почти что она везде идет.
— Тогда посыпьте чиновнику на двугривенный. Да мне отдельно дайте немножко. Можно просто стихотворение в прозе о вьюге сделать. Благодарю вас.
* * *
— Здравствуйте! Позвольте мне одного замерзающего мальчика. Поменьше только и похуже одетого.
— Не держим-с, — вздохнул приказчик. — Погоды нынче, как на зло, теплые, а товар скоропортящийся.
Дама растерянно посмотрела на приказчика.
— Тогда, может быть, найдется девочка на улице. прильнувшая к оконному стеклу, за которым елка?
— Продали-с. Была одна прильнувшая девочка, и ту для детского журнала взяли. Много не держим, — потому из моды выходит. Из новенького чего не пожелаете ли: палач, вешающий родного племянника, экспроприаторы, нападающие в рождественскую ночь на усадьбу, раскаявшийся губернатор. Много теперь идет.
— Что-нибудь с волками нет ли? — спросила дама.
— Пожалуйте-с: охотник в лесу и волки, испугавшиеся праздничного колокола; прохожий и волки; заброшенная усадьба и волки; тройка лошадей и волки. Прикажете завернуть?
— Дайте с заброшенной усадьбой. А старые преданные слуги у вас не продаются отдельно? Я бы взяла одного.
— Сделайте одолжение. Только я бы, мадам, посоветовал вам лучше слугу с тройкой взять. А волков отберете отдельно. Усадьба тоже у меня случайная осталась, — от экспроприаторов. Один покупатель экспроприаторов забрал, а усадьбу, на которую нападают, оставил. Совсем бы задаром.
* * *
которых сразу можно было узнать по зверским, размалеванным красным лицам и громадным пистолетам заткнутым за пояс.
— Все у вас, почтеннейший, — грустно говорил беллетрист, — одно и то же… Те же волки, раскаявшиеся старики, обсыпанные вьюгой, и разные бездомные женщины.
Приказчик развел руками и сказал извиняющимся тоном:
— Трудновато для вас подобрать. Так, мелюзга какая — все берет. С руками рвут. Из провинции какой приедет, так он и привидение возьмет и прохожего старика. Усадьбу с экспроприаторами увидит, и ту возьмет. Волков ему предложишь — и волками не побрезгует. И волков-то дашь ему старых, облезлых, с одышкой. А уж до вьюги как доберется, — дорвется до дешевки, — так всю покупку запорошит, что и не разберешь — где усадьба, где волк! Простой народ. Вам, конечно, этого не предложишь.
— Из новенького нет ли чего?
— Особенно — нет. Рождество под тропиками, унесенные льдиной в святую ночь, палач, вешающий племянника. Предложить вам разве рождество на дирижабле?
— Фу, какая пошлятина! — поморщился беллетрист. — Нельзя ли что-нибудь из очень старого? Такого старого — что уже основательно надоело и забыто. Можно стилизацию сделать.
— Спущусь в погреб, пороюсь, — вздохнул усталый приказчик. — Там такое есть, что сорок лет не ворошили.
Через десять минуть приказчик вылез с запыленной, облезлой коробкой и бросил ее на прилавок.
— Не подойдет ли? Самая старинная вещь. Антик-с.
— Что это такое? — брезгливо поморщился беллетрист, оглядывая коробку.
— Девица в заброшенной бане, гадающая на суженого, который в безвестной отлучке. Вот-с — свечи, два зеркала, девица… Это гроб, который отражается. Делается это просто, вот так: сюда — зеркала, тут свечи… девицу садим на эту скамеечку. Теперь стоить только выдвинуть из зеркала этот гроб — трах! Девица падает. Ее находят в обмороке утром, на следующий день. Потом горячка, почтальон, письмо, извещающее о смерти жениха. Старина-матушка! Возьмите!
В глазах писателя читалось колебание… В лавку вошел высокий, худой гимназист с красными, как гусиные лапы, руками и густо рассыпанными по лицу веснушками. Глаза его смущенно бегали по непривычной обстановке, а сам он робко жался к дверям и говорил страшным сиплым, искусственным басом.
— Нет ли у вас чего для рождественского рассказа? Чтоб недорогое.
— Митька! — крикнул приказчик мальчику. — Покажи им бездомную собачку.
— Нет ли… странника замерзающего? — робко спросил гимназист, умоляюще смотря на приказчика.
— Нет — сухо отвечал приказчик. — Берите или бездомную собачку, которая ходить под Рождество по улицам, или — елочку, которую срубили для детей и которая тоскует по родному лесу.
— Вот бездомная собачка. Видите — подавишь ее-она визжит! А это тоскующая елочка.
— А прильнувшей девочки нет? — шепотом спросил гимназист.
— Вышли. Да берите собачку — чего там! Можно агромадный рассказище написать. Вьюги дам на три копейки.
Мальчишка завернул гимназисту бездомную собачку, отщипнул от куска клочок вьюги, грязный, уже начавший подтаивать, и сказал:
— Этой штукой перед употреблением посыплете собачку. Сохранять в холодном месте. До свиданья-с.
Беллетрист, следивший с улыбкой за этой сценой, вдруг засмеялся и сказал приказчику:
— Знаете? Я куплю у вас эту собачку и этот кусочек вьюги, но только — вместе с гимназистом.
— Для чего вам? — изумился приказчик.
— Да я из этого прекрасную вещь сделаю: «Первый рождественский рассказ». Гимназист — сочиняющий свою первую вещь — это прелестно!
— Да как же я собачку… с гимназистом продам? — спросил приказчик.
— Да что ж такое! заверните их вместе и вынесете на извозчика. Подумаешь — церемониться с гимназистом!.. Никто и не узнает.
— Слушаю-с!..
* * *
Один из компании наступил беллетристу на ногу, поставил лежащее на прилавке привидение, вверх ногами, к великому веселью товарищей, и крикнул:
— Эй! старичок! Покажи нам свою дребедень!
— Это не дребедень, — обиженно возразил приказчик, — а прекрасные сюжеты для рождественских рассказов. Прошу не держать привидения вниз головой.
— Кто это такие? — спросил беллетрист шепотом.
— Юмористы. Пустейшая и беспардоннейшая публика. Придут, перевернут все, осмеют и почти ничего не купят. Прежде юморист хороший был… Солидный. Придет — дай ты ему пьяного визитера, перепутавшего знакомые дома, или чиновника, который не получает ожидаемого ордена, или загулявшего купца. Основательный был юморист. А теперь рассобачились. Эй, господин, господин! Нельзя так делать… Что же вы в одну коробку суете и пожар усадьбы и замерзающего странника и детскую елку…
Компания забавлялась тем, что посадила призрака верхом на замерзающего странника и заставила их плясать перед елкой, взявшись за руки со страшными экспроприаторами и худыми рождественскими волками.
Я вошел в лавку, обвел всех присутствующих взглядом и сказал приказчику:
— Пришел к вам за сюжетом…
— Сделайте милость! — вежливо изогнулся он. — Что прикажете: палача, вешающего племянника, вьюгу с волками, пожар усадьбы, призрака…
— Старый дуралей! — обиженно закричал я. — Неужели ты не понимаешь, что мне этого мало!?.
Я беру все сразу: усадьбу, экспроприаторов, вьюгу, беллетриста, племянника, палача, гимназиста, твоих мальчишек, самого тебя, всю твою бестолковую рухлядь, и я прошу завернуть мне это в бумагу, чтобы я мог унести домой — с одним единственным желанием и целью — сжечь весь этот вздор, эту глупую труху раз навсегда!.. К черту рождественские рассказы!!.