ВОЙНА
I
- Товарищи! - сказал нам сержант, входя в казарму. - Могу вас поздравить - у нас объявлена война.
- Уррра! - закричали солдаты.
Кричали все, кроме меня. Я толкнул своего соседа локтем в бок и, заинтересованный, спросил:
- Почему вы кричите, товарищ?
- Как же! Объявлена война.
- Что ж тут хорошего?
Он призадумался.
- Да хорошего, положим, ничего.
Сержант встал на скамью и обратился к присутствующим с речью:
- Дорогие друзья! Я знаю вашу храбрость, мужество и бесстрашие, и уверен, что ваши сердца, все, как одно, будут биться ненавистью к нашим подлым врагам...
В этом месте я счел удобным перебить его:
- Не будете ли вы так добры указать, кого именно наши сердца должны ненавидеть?
- О, черт возьми, - конечно, врага!
- Я был бы счастлив, если бы вы указали - кого именно? Представьте себе, что сердце мое ошибочно преисполнится ненавистью к итальянцу или англичанину, а они, как раз, считаются нашими закадычными друзьями.
Заметив его грозный взгляд, я робко добавил:
- Я ненавижу... уверяю же вас - очень, чрезвычайно - ненавижу. Но мне только очень хотелось бы знать - кого? С кем у нас война, господин сержант?
- Вот что... - сказал сурово сержант. - Солдат, который рассуждает, - никуда не годится. Это машина, которая испортилась. Исправим же эту испорченную машину - на две недели на гауптвахту!..
Машина поступила в ремонт в тот же день. Но через восемь дней меня уже освободили, так как нашу часть должны были отправлять на театр военных действий.
Нами набили несколько сот вагонов, и мы тронулись, оглашая воздух беспрерывными криками ура.
Я обратился к соседу:
- Если не ошибаюсь, едем на войну?
- Конечно, - ответил он охрипшим от воинственных кликов голосом.
- С кем?
- С кем? Гм... Признаться, я за хлопотами не поинтересовался узнать.
Мы обратились с расспросами к другим, и скоро выяснилось, что война предстоит с немцами.
- Ну, и поколошматим же мы их! - бодро воскликнул рябой солдат.
- За что? - осведомился я.
- За что?
Он заморгал глазами и погрузился в задумчивость.
- Спросим у кого-нибудь, кто знает, - сказал я, похлопывая его по плечу. - Ничего! Вероятно, было же что-нибудь с их стороны ужасное, что вывело нас из терпения.
Причину войны нам тоже сообщили:
- Из-за того, что мы увеличили таможенные пошлины.
- Ну?
- Я тебе не лошадь, - резонно возразил солдат. - Нечего и нукать. Война началась из-за увеличения нами таможенных пошлин.
- С немцами?
- С немцами.
Я отошел, сел в уголок и принялся разжигать в себе ненависть к немцам.
- Ага! - думал я. - Пошлин не хотите платить? Не нравится, что по карману ударили? Ara... A что - будете знать, что такое таможня! Это вам не гороховая колбаса! Влетит вам... Узнаете, как протестовать против увеличения пошлин.
Увы, ненависть моя, как отсыревшие дрова на дожде, не разгоралась, а шипела и тотчас же гасла.
Я решил перейти к частностям, к отдельным лицам. Память моя после сильного напряжения подарила меня только двумя конкретными случаями: однажды немец-часовщик, которому я отдал часы в починку, задержал их вместо четырех дней на неделю и, кроме того, хозяйка меблированных комнат, старая немка, выселила меня за неплатеж денег.
- Ага! - шептал я, делая попытку заскрежетать зубами. - Часы берете на четыре дня, да возвращаете через неделю? За квартиру не могли подождать еще два-три месяца? Покажем вам квартирку! Зададим вам трезвон - это вам не часики! У-у, проклятые!
И, думая так, я вместе с тем ощущал, что при встрече с немцем всей моей ненависти хватит лишь на то, чтобы дать ему пинка в живот или выдрать за уши.
Больше ничего не было.
II
Началась война...
Наш полковник был старый рубака, рвавшийся в самые опасные места и прославившийся своей безумной храбростью.
Начал он кампанию с рытья волчьих ям, надеясь, что неприятель заглядится на небо, попадет в них и погибнет среди колючей проволоки бесславной смертью. Саперы рыли и укрепляли ямы всю ночь, а к утру в той стороне, где производились эти работы, послышались крики, шум и чья-то ругань.
- Ага! - сказал грозный наш полковник, выскакивая из палатки, - наткнулись, голубчики... А ну, ударим-ка на них, ребята! За мной, мои храбрые львы.
Львы закричали "ура!" и побежали за ним, тесня и напирая в порыве храбрости на первые ряды... Впереди слышались страшные крики, стоны, и это еще больше опьяняло нас.
- Бей их! - кричали мы. - Коли! Руби!
- Бей! Коли! - ревел я. (Это тебе не часики вместо четырех дней держать неделю! Это вам не квартиры!).
Мы в несколько минут добежали до самой волчьей ямы и остановились потрясенные: на дне ямы барахталось и посылало проклятия множество наших солдат.
- А где неприятель? - грозно спросил полковник, размахивая саблей и оглядываясь.
- Какой неприятель? - удивился, выглядывая из ямы какой-то раненый человек. - Никакого неприятеля и нет.
- А шум-то? Что был за шум?
- Да это наш же сапер один нечаянно свалился в яму, заорал, а вы бросились на нас, как сумасшедшие, и задние ряды так наперли, что все, кто стоял у ямы, свалились. Эх, вы... воины!
Это было наше первое кровопролитное дело. Конечно, все понимали, что подобный случай мог произойти только благодаря избытку храбрости войска, и поэтому никто особенно не горевал.
Второе "дело" было настоящей битвой - с пушечными выстрелами, приступом, атакой и рукопашной схваткой.
Лазутчики донесли нам, что вправо от нас в четырех верстах воздвигнута сильная батарея, защищенная окопами.
Этот безумно храбрый человек мог возбуждать храбрость в самых трусливых и спокойных солдатах.
С криками "ура!" все понеслись за ним, а он летел впереди, как ангел смерти, и издавал какие-то чрезвычайно героические восклицания.
Действительно, налетели мы так неожиданно и быстро, что застали неприятеля врасплох: переправились, подкрепляемые опустошительным пушечным огнем, через окопы, врубились в защитников батарей и, начав оживленный энергичный рукопашный бой, только через десять минут заметили, что эта батарея своя, пушки свои и солдаты свои же.
Возгласам удивления не было конца.
Полковник чуть не плакал:
- Такая хорошая битва даром пропала!
III
Случай с батареей научил беззаветно храброго полковника быть холоднее. Он, правда, был так же мужественен, но к его мужеству примешивалась солидная доза холодной рассудительности, осторожности и расчета.
Этим только и объясняется, что он через три дня, возвращаясь, согласно своим стратегическим расчетам, на батарею, которую он до того пытался отнять у своих же, сделал этот шаг с должным спокойствием... Никто не кричал "ура!", не бросался бессмысленно в рукопашную со своими же товарищами и не устраивал смехотворного кавардака. Просто все спокойно и весело разговаривая, перелезли через вал и уже собирались расположиться около батареи на отдых, как град пуль и пушечные выстрелы, раздавшиеся с батареи, подарили вечный отдых доброй половине наших солдат.
- Вот идиоты! - кричал беззаветный полковник, - теперь они устраивают мне такую штуку, как я им недавно.
- Осмелюсь доложить, - почтительно заявил я, - что, по моему мнению, батарея эта уже в неприятельских руках.
- А, пожалуй, вы и правы, - сказал огорченный рубака. - Когда это они успели? Вот вам пример - стоит ли быть осторожным?! Надо было наброситься на них, как давеча - с пушками и рукопашной.
В это время немцы сделали вылазку и ударили на нас. Как это было ни противно, - пришлось бежать; впрочем, я не знаю, кто бежал: мы или немцы, потому что были немцы, которые бежали сзади меня, но были и такие, которые бежали впереди меня. Вообще я того мнения, что в настоящей битве никогда не разберешь - кто кого поколотил и кто от кого бежал.
Я пробежал, вероятно, несколько верст. Можно же себе представить мое удивление, когда я увидел одинокого немца, который бежал почти рядом со мною.
Я приостановился, а он выхватил саблю и бросился на меня.
Я всплеснул руками и крикнул:
- С ума ты сошел?! Ведь, ты меня убить можешь.
Он был поражен. Опустив саблю, сказал сурово:
- Я и хочу тебя убить.
- За что?
- Да? - иронически усмехнулся я. - Что я тебе сделал? Жену твою увез или деньги ограбил? Да я тебя даже и в глаза не видел до сегодняшнего дня. Идиот!
Рассудительный тон действует на самые тупые головы. Немец возразил, колеблясь:
- Но, ведь, теперь война. Вы с нами воюете.
- Да ты знаешь из-за чего война?
- Из-за таможенных пошлин, кажется, - нерешительно сказал немец, ковыряя саблей землю.
- Ну и что же, умно это, по-твоему? Увеличили пошлины - так из-а этого и драться? Представь себе, что ты приходишь в магазин, и купец хочет получить с тебя за аршин трехрублевого сукна пять рублей. Что ж - ты будешь драться, лезть на него с саблей, с пушкой? Плюнешь, да уйдешь. По-моему, если бы уж так рассуждать по справедливости, ты должен бы ответить перед судом за то, что бросился с обнаженной саблей, покушаясь на убийство ближнего. Посидел бы в тюрьме годик, так знал бы...
Мы молчали.
"Во всяком случае, - подумал я, - он мой пленник и я доставлю его живым в наш лагерь. Может быть, дадут орден".
- Во всяком случае, - сказал немец, - ты мой пленник, и я...
Это был верх нахальства.
- Что? Я твой пленник? Нет, брат, я тебя взял в плен и ты не открутишься...
- Что-о? Я за тобой гнался, да я же и твой пленник?
- Я нарочно от тебя бежал, чтобы заманить подальше и схватить.
- Да, ведь, ты меня не схватил.
- Это все равно. Пойдем со мной!!
- Пойдем, - согласился он. - Только уж ты не вертись: я тебя веду, как пленника.
- Вот новости! Это мне нравится! Он меня ведет! Я тебя веду, а не ты.
Мы схватили друг друга за руки и пошли. После часа бесцельного блуждания по полю мы пришли к заключению, что заблудились. Голод давал себя чувствовать, и я очень обрадовался, когда у немца в сумке обнаружился хлеб и кусок холодного мяса.
- На, - сказал немец, отдавая мне половину, - ешь. Так как ты мой пленник, то я обязан тебя кормить.
Мы закусили, сидя под деревом, и потом запили вином из моей фляжки.
- Спать хочется, - сказал я, зевая. - Устаешь с этими битвами, пленными...
- Ты спи, а мне нельзя, - вздохнул немец.
- Почему?
- Я должен тебя стеречь, чтобы ты не убежал.
До этого я сам не решался уснуть, боясь, что немец воспользуется моим сном и убежит, но немец был упорен, как осел...
Я растянулся под деревом и уснул. Проснулся перед вечером.
- Сидишь? - спросил я.
- Сижу.
- Ну, можешь заснуть, если хочешь, а я тебя постерегу.
- А вдруг сбежишь?
- Ну, вот... Кто от пленников убегает.
Немец пожал плечами и уснул.
Закат на далеком пустом горизонте нежно погасал, освещая лицо моего врага розовым нежным светом. Я спросил свое сердце:
- Есть ли у тебя злость против этого человека?
И сердце, ласково усмехнувшись, ответило:
- Нет. Если он и задержал твои часики, то, вероятно, потому, что у него захворала жена или были дела поважнее.
Я встал и пошел на запад; а перед этим, чтобы вознаградить своего врага за потерю пленника, положил ему в согнутую руку фляжку с вином.
И он лежал так, похожий на громадного ребенка, которому сунули в руку соску и который расплачется по пробуждении, увидев, что нянька его ушла.
Впервые: Сатирикон. 1911. No 41.
Вошел в первое издание книги "Рассказы для выздоравливающих".