Счастье солдата Михеева

Счастье солдата Михеева

Однажды я прочел в газете заметку - в отделе "Дневник происшествий".

Заметка эта была набрана петитом, поставлена в самом укромном уголке газеты и, вообще, она не претендовала на исключительное к себе внимание со стороны читателя.

И, однако, прочтя эту заметку, я поразился, я преклонился перед её библейской величавостью, Шекспировской глубиной и дьявольской холодностью стиля околоточного надзирателя, - выдержку из протокола которого заметка, вероятно, и представляла. Врезалась она мне в память слово-в-слово:

"Вчера, в трактир Кобозева по Калужской улице зашел уличный продавец счастья, предлагавший посетителям конвертики с "предсказанием судьбы"... Бывший в трактире мещанин Синюхин заинтересовался предсказанием своей судьбы и тут же купил у продавца счастья предсказание за 5 коп. Но, вскрыв конверт и прочитав свою судьбу, мещанин Синюхин остался ею недоволен и, вскочив с места, бросился догонять продавца счастья, уже вышедшего на улицу. Тут, на улице между ними возгорелся спор: недовольный своей судьбой, Синюхин стал требовать у продавца возврата уплаченных денег, а продавец отказывался, утверждая, что он и сам не знает, что заключено в конверте. Спорь перешел в драку, причем мещ. Синюхин ударил продавца счастья по лицу. Разъяренный продавец счастья, назвавший себя потом Игнатием Рысис, выхватил нож и ударом в живот убил наповал мещ. Синюхина. Рысис арестован".

Не поразительна ли эта сухая газетная заметка: человек купил предсказание своей судьбы, остался ею недоволен, захотел с типичной слепотой глупого человека изменить эту судьбу - и что же? Судьба победила его. Человек нашел свою судьбу очень плохой - и что же? Через пять минут он оказался прав.

И судьба оказалась права.

А "продавец счастья", продавший своему клиенту плохое счастье, кем он оказался в руках судьбы? Послушным слепым орудием.

И я очень, очень жалею, что мне не придется никогда, встретиться с Игнатием Рысис, отбывающим где-нибудь в каторжной тюрьме положенный ему срок.

Чувствую я, что это настоящий продавец счастья и что только у него, вероятно, я мог бы с точностью узнать предстоящую свою судьбу.

Так хочется верить, что мне бы он продал счастье получше, чем счастье мещанина Синюхина.

А, может быть...

У ворот сборного пункта, как пчелы, роились бородатые, усатые запасные.

Человек сто их было, одетых в поддевки, зипуны, пиджаки и пальто, накинутые на плечи.

Уже чувствовалось, что постепенно отрываются они - совершенно для себя незаметно - от эгоистической семейной ячейки и что входят они уже, что вливаются они - тоже совершенно для себя незаметно - в одну великую единую могучую реку, называемую армией.

Теряется индивидуальность, теряется лицо - одна серая компактная масса поползет куда-то, сосредоточенно нахмурив общие брови на общем лице...

Я втерся в их толпу, и в один момент меня окружила, проглотила масса плеч, голов и спин.

-- Что, барин, тоже идешь? - сверкнул белыми зубами на загорелом лице усатый молодец, широкоплечий, на диво скроенный.

-- Нет, до меня пока очередь не дошла, я так.

-- Что, страшно идти на войну?

Я не такой.

-- Курить хотите, братцы? - спросил я, вынимая сверток с заранее приготовленной тысячей папирос.

Как куча снегу под лучами африканского солнца, - если такая комбинация, вообще, мыслима-- растаяли мои папиросы.

Лица осветились огоньками папирос, приветливыми улыбками - мы разговорились.

-- И чего это, скажи ты мне барин, на милость, русский человек так немцов не любит? Японец ничего себе, турок даже, скажем, на что бедовая голова - пусть себе дышит... А вот поди-ж ты - как немцов бить - и-и-и-их, как все ухватились. И тащить не надо - сам народ идет.

Чей-то невидимый голос прозвучал сзади меня:

-- Понятно: турок, японец, он сбоку тебя идет, а немец на спину норовит взгромоздиться.

-- Верно, Миколаев.

-- Опять же о немце и так некоторые выражаются...

Мне так и не удалось узнать, как выражаются некоторые о немце, потому что сбоку весь народ зашевелился и оттуда послышался зычный голос:

-- Счасть-е!!! Судь-ба! Пять копеек штука! Кому желательно узнать свою истинную судьбу за пять копеек штука. Нижние чины платят пять копеек, верхние чины - десять копеек!

-- Ишь-ты, - умилился кто-то. - Везде, значит, нижним чинам легше!

-- Гляди, Михеев, - вскричал мужичонко, заметно формировавшийся уже здесь на сборном пункте в будущего ротного остряка. - Гляди, брат, как тебе повезло, что ты еще в нижних чинах! Будь ты енералом - тут бы-те и крышка. Разорил бы тебя гривенник.

Широкоплечий Михеев, тот самый, что спросил меня, иду ли я на войну? - отодвинул легонько будущего ротного остряка, и придав лицу серьезное, строгое, как перед причастием, выражение, протянул продавцу счастья пятак:

-- Дай-ка, дядя, на последний. Чего оно там такое?..

И по его сжатым губам, по нахмуренным бровям было видно, что для него - это дело не шуточное.

И все поняли, что перед ними, может быть, решается судьба человека, и тоже притихли, сгрудившись около продавца счастья.

У этого продавца счастья дело было, видно, поставлено на широкую ногу: ящик был обклеен серебряной бумагой, обит золочеными, успевшими потускнеть, гвоздиками, а на крышке ящика сидел старый зеленый попугай, производивший крайне благоприятное впечатление своим добросовестным видом.

-- Мне что-ж... Мне все равно. Я в вашу судьбу не вмешиваюсь. Какой конвертик попадется, такой и получите. А дальше уж ваше дело.

Вообще, все предприятие имело солидный вид. Присутствие равнодушного, как сама судьба, попугая как нельзя лучше гарантировало отсутствие элемента пристрастия во всем деле. А если бы счастье вынимала рука продавца или покупателя счастья - кое о чем можно было бы поспорить.

-- Птица вынет? - почему-то шепотом спросил Михеев, с плохо скрытым суеверным ужасом поглядывая на загадочнаго попугая.

-- Птица. Дело Божье - нам вмешиваться нельзя.

Продавец выдвинул нижний ящичек. Попугай механически нагнулся вниз, клюнул и равнодушно протянул клюв, держа в нем счастье солдата Михеева.

Слышно было прерывистое дыхание заинтересованных зрителей.

Михеев перекрестился широким привычным крестом и вскрыл конверт.

Повертел нерешительно желтый клочок бумаги, всмотрелся в него и, чмокнув губами, протянул мне.

-- Чего-й-то печать неразборчива, - заметил он. - Прочти, барин.

И он близко-близко придвинулся ко мне, этот человек, судьба которого была в моих руках.

Я внятно прочел:

"Ты красива и найдешь любящих тебя из среды множества молодых людей. Наконец, влюбишься в известного богача и справедливо, но без взаимности; только соединению вашему помешает много думающая о себе его тетка.

Будь, однако, в постановлениях своих постоянна, так, по смерти этой тетки, он обвенчается и осчастливит тебя. Бог благословит тебя потомством, которое будет тебя уважать и любить. Одна из твоих дочерей, пристойная, выйдет рано замуж, оставит мать и уедет со своим мужем в Америку, где будет счастливой.

Проживешь до 90 лет".

Михеев внимательно прослушал до конца всю подсунутую ему попугаем судьбу и, поразмыслив немного, нерешительно заметил:

-- Что-то оно, как будто, не тово, барин... Будто тут больше об женщине. А?

Я обернулся с целью попросить у продавца судьбы объяснения этому казусному случаю, но того и след простыл.

Уважение к солидности его фирмы сменилось у меня легким разочарованием и досадой, но я постарался не подать виду.

-- Видишь ли, Михеев, - обратился я к разочарованному, убитому искателю счастья. - Ты не должен понимать того, что здесь сказано, буквально. То есть, другими словами, здесь все сказано приблизительно. Тебе дан, так сказать, материал, а ты уже сам должен толковать, как тебе более подходит по твоему полу и званию.

Его убитый вид сменился другим - внимательным, с примесью легкой надежды в широко раскрытых голубых глазах.

И когда он придвинулся ко мне ближе и взглянул на меня этими доверчивыми, как у ребенка, голубыми глазами, будто ища защиты и покровительства - сердце мое раскрылось навстречу ему и я решил, что сделаю все, чтобы утешить и ободрить этого солдата Михеева.

-- Так вот что, Михеев... Это ничего, что тут, как будто, женская судьба. Ведь, согласись сам, что у продавца всего один ящик, а покупают у него мужчины и женщины - как же попугаю тут разобраться. Верно?

-- Так-то оно так, - согласился Михеев, по-прежнему, с полуоткрытым ртом ловя каждое мое слово.

-- А еще бы же не так! Ну вот теперь, разберем по настоящему каждую фразу...

-- Фразу?

-- Ну, да... я хочу сказать: по кусочку. Ну-с... Кусочек первый... "Ты красива и найдешь любящих тебя из среды множества молодых людей"...

Я осмотрел его критическим взглядом и искренно сказал:

-- Есть. Парень ты, действительно, красивый. Значит, это верно.

Михеев вспыхнул, опустил голову и стал застенчиво царапать крепким ногтем какой-то узелок на собственном рукаве.

И товарищи тоже осмотрели его и единогласно подтвердили:

-- Да парень он что ж... Ничего себе. Парень, как парень.

-- Все, как говорится, на месте.

-- Значит, верно сказано.

По тону окружающих было заметно, что кредит желтой бумажонки стал заметно подыматься.

-- Пойдем дальше. "Влюбишься в известного бог... гм!.. в известную богачиху и справедливо, но без взаимности"... Ну, это, Михеев, тоже понятно. Сердцу, брат, не закажешь! И если понравится богачиха - так тут уж ничего не поделаешь.

-- Это верно, - согласились некоторые опытные люди из окружающих, очевидно, уже пронзенные в свое время стрелами крылатого Амура.

-- Любовь - зла, полюбишь и козла, - подтвердил кто-то из наиболее израненных крылатым богом.

"без взаимности" тоже - брат... Ты, Михеев, не обижайся, но богачихи, они народ избалованный - где ж ей любить простого... ты чем занимался раньше?

-- Сцепщиком был на железной дороге.

-- Да... Где-ж ей полюбить простого сцепщика?

-- Что-ж, я понимаю, - скромно согласился Михеев. - Где мне до богачихи. Не по носу табак.

-- Это правильно, - поддержал кто-то.

-- Нешто нашему брату сиволапому до богачихи тянуться? Жирно будет.

-- Лопнешь тут.

-- Тут уж не беспокойся.

-- Отошьют.

-- Дальше. "Только соединению вашему помешает много думающая о себе его тетка".

-- Ишь, стерва, - возмутился рыжий солдат из числа искренно сочувствующих Михееву.

-- Она, баба, действительно... Куда не впутается, везде дрянь будет.

-- Ишь-ты: "много думающая о себе тетка". Дать бы ей хорошей выволочки - так не думала бы о себе много.

-- Жидок на расправу их брат, - заметил тот же наиболее израненный стрелами Амура. - От первого леща такой вой подымет, что и-и-их!

-- Ну, замолчи. Разговорился тут. Читайте, барин, дальше.

-- "Будь, однако, в постановлениях своих постоянен, так по смерти этой тетки он... гм... она обвенчается и осчастливит тебя".

Михеев вдруг прыснул в кулак, но тотчас же, будто испугавшись, принял преувеличенно важный вид.

-- Уже, - махнул он рукой.

-- Что "уже"?!

-- Обвенчались. Восемь лет, как я женат.

-- Как же. Девятый год пошел.

-- Что ж, - спросил рыжий солдат, - так оно и было? Богатая была?

-- Это как сказать... Двести рублей за ней взял, перину, корову.

-- Деньги не малые, - вздохнул маленький мужик.

-- Сила!

-- Вот оно, брат, судьба-то и оказалась... Попугай, брат, врать не станет.

-- Тетка-то была?

-- У ей? Была. Такая презлющая, что ужас. В Мокеевке шахтеры ее убили. Стряпухой она была на артель.

-- Так ей и надо, - поддержал тот же ожесточенный женщинами господин. - Заслужила свое.

-- И как это ловко все предсказано: богачиха - извольте; венчание - извольте; тетка - извольте.

-- Я ж тебе говорил - попугай, он себя окажет.

-- Оказал. Хитреющая птица.

-- Молчите, черти. Только мешаете. Читайте, барин.

-- "Бог благословит тебя потомством, которое будет тебя уважать и любить. Одна из твоих дочерей, пристойная, выйдет рано замуж, оставит мать и уедет со своим мужем в Америку".

-- Не пущу! - твердо и значительно сказал вдруг Михеев, упрямо, как бык, наклонив голову.

-- Кого не пустишь?!

-- Ее. Дочку. В Америку.

-- Как же так ты не пустишь, чудак человек, - вмешался рыжий солдат, ежели ейный муж ее возьмет.

-- Не пущу. Пусть тут сидит.

-- Конечно, пусти, - послышались голоса. - Ишь, черт, уперся: "не пущу"!

-- Как же так можно мужнюю жену не отпустить.

-- За это, брат, по головке не погладят.

-- Да уж... Муж, ежели не дурак, такое тебе "не пущу" пропишет, что ног не потянешь.

-- "... Где будет счастливой. Проживешь до 90 лет."

-- Это я то?

-- Ясно. Вот видишь тут сказано, внизу.

Михеев расцвел. Ударил себя в полы и радостно засмеялся.

"Эх, бабахнет меня там ядром али пулей - пропал я вместе со всеми потрохами". А? Девяносто лет!

-- Делов ты теперь накрутишь, Михеев, - заметил рыжий солдат, безо всякой, впрочем, зависти.

-- Говорил же я, что попугай себя окажет.

-- Что и говорить - все как по писанному. Спасибо, барин. Утешил.

Товарищи поздравляли сияющего Михеева.

Бежишь ли ты плечо-о-плечо со своим другом рыжим солдатом по холодному полю, широко открыв кричащий "ура" рот и выставив вперед острие холодного штыка, на котором через минуту забьется упитанное тело шваба, обрызгивая твои пыльные сапоги вражеской кровью?..

Или лежишь ты в лазарете с забинтованной рукой, ногой - и чья-то белая тень наклоняется над тобой, освежая несколькими каплями воды запекшиеся в лихорадке уста?..

Или уже насыпан над тобой осклизлый холм вражеской холодной земли и только крест из двух оструганных веток, наскоро перевязанный мокрым ремешком, свидетельствует, что здесь принес свою обычную жертву родине рядовой Михеев. И куда денется дочка твоя? Поедет ли она с мужем в Америку или так и застрянет на обширных полях беспредельной матери-России.

Нет. Не хочется этого думать.