Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "Ч"

1. Животное

Входимость: 1. Размер: 15кб.

Часть текста: так что? — спросил я, с усмешкой глядя на него. — Семь пудов! Это — рекорд! — Чего ты так волнуешься? Разве тебе не все равно, если в этом инструменте, висящем сейчас над его головой, — семь пудов, а не пять или шесть? — Что ты! — удавился Ушкуйников. — Как же может быть все равно? Шесть пудов — это и я жму! А вот семь — это уже гениально! — А что, если бы нашелся человек, — саркастически спросил я, — который мог бы переплюнуть через двухэтажный дом? Ты бы тоже назвал его гениальным? — Поехала! — засмеялся: Ушкуйников. — Это уже, брат, философская отвлеченность. Шопенгауэр! Не знаю, что меня привязало к этой большой, добродушной, глуповатой, сильной собаке. Мы были совершенно разные люди: я — маленький, худой, с нежными руками, впалой грудью и вечной боязнью холода, жары и ветра; он — высокий, широкогрудый, с железными мускулами, громким хохотом и с какой-то медвежьей грацией и ловкостью в движениях… Я — умный, много читавший, много знающий человек, он — недалекий, простой, с самыми примитивными, влечениями и настроениями. Когда мы шли из цирка, я, делая короткие шажки, смотрел на него снизу вверх, нервно дергал его большую красную руку и язвительно говорил: — Я тебе удивляюсь! Ты человек без полутонов. Осчастливить тебя можно тем, что — каким-либо образом — утроить твой рекорд в поднимании...

2. Освежающий душу разговор

Входимость: 1. Размер: 4кб.

Часть текста: тяжеловесная гениальность Уэллса. Не правда ли? — Кто уживается? — переспросил господин. — Уэллс уживается с воздушной мистикой Россетти. — Министр? — Кто? Россетти? Нет, художник. «Э-э, — подумал я. — Интеллигент-то вы интеллигент, а в английской живописи, видно, швах». Впрочем, я и раньше замечал, что русский интеллигент, поражая вас своей огромной начитанностью и осведомленностью в одних вопросах, ввергает вас в ужас полным невежеством в других вопросах. — Я могу видоизменить эту прелесть английского контраста, — с готовностью подхватил я. — Уайт-Чапель у них уживается с роскошным Пикадилли, мрачный Миддль-Таун — с Армией Спасения, Джером — с Джеком Лондоном. — Знаю, — кивнул головой интеллигент. — Это город у них такой — Лондон? — Нет, это писатель американский такой есть! Джек Лондон — неужели не знаете? Он еще рассказы о Клондайке писал! — О чем? — О Господи! О Клондайке, на Аляске. — Это где же это будет?...

3. Рассказ для "Лягушонка"

Входимость: 1. Размер: 12кб.

Часть текста: сказал редактор. — Вы говорите о тринадцатилетних развитых детях и о восьмилетних, отставших в развитии. Нет! Рассказ, обыкновенно, нужно писать для среднего типа ребенка, руководствуясь, приблизительно, десятилетним возрастом. — Понимаю. Значит, я должен написать рассказ для обыкновенного ребёнка десяти лет? — Вот именно. В этом возрасте дети очень понятливы, сообразительны, как взрослые, и очень не любят того сюсюканья, к которому прибегают авторы детских рассказов. Дети уже тянутся к изучению, жизни! Не нужно забывать, что ребёнок в этом возрасте гораздо больше знает и о гораздо большем догадывается, чем мы предполагаем. Если вы примете это во внимание, я думаю, что рассказец у вас получится хоть куда… — Ладно, — пообещал я. — Завтра вы получите рассказ. В тот же вечер я засел за рассказ. Я отбросил всё, что отдавало сюсюканьем, и старался держаться трезвой правды и реализма, который, по-моему, так должен был подкупить любознательного ребёнка и приохотить его к чтению. Редактор прочёл рассказ до половины, положил его на стол и, подперев кулаками голову, изумлённо стал меня разглядывать: — Это вы писали для детей? — Да… Приблизительно имея в виду десятилетний возраст. Но если и восьмилетний развитой мальчишка… — Виноват!! Вот как начинается ваш рассказ: День Лукерьи «Кухарка Лукерья встала рано утром и, накинув платок, побежала в лавочку… Под воротами в тёмном углу её дожидался разбитной весёлый дворник Федосей. Он ущипнул изумлённую Лукерью за круглую аппетитную руку, прижал её к себе и, шлёпнув с размаху по спине, шепнул на ухо задыхающимся голосом: — Можно прийти к тебе сегодня ночью, когда господа улягутся? — Зачем? — хихикнула Лукерья, толкнув Федосея локтем в бок. — Затем, — сказал простодушный Федосей, — чтобы…» Ну, дальше я читать не...

4. Всеобщая история, обработанная "Сатириконом". Франция и Англия во второй половине средних веков

Входимость: 1. Размер: 15кб.

Часть текста: Франция и Англия во второй половине средних веков Франция и Англия во второй половине средних веков В конце Х века французский престол заняла линия Капетингов. Нелегко было этой династии пробиться в люди; в те времена можно было быть королем, но не быть принятым в обществе. Капетинги решили расширить свое дело. Они не стыдились своего королевского достоинства, но не брезговали и другими занятиями: покупали земли, воевали, строили, занимались судебными и общественными делами. Своих бедных родственников выгодно женили и выдавали замуж и в конце концов стали на ноги. Надменные бароны, разумеется, свысока смотрели на это сборище королей и, где могли, обижали их. Хитрая династия стала играть в социал-демократизм и этим расположила к себе французский народ. Разумеется, полиция стала коситься на династию, но на стороне королей по счастливой случайности было духовенство. Полиции пришлось смириться. Известен Людовик VI по неделикатному прозванию "Толстый". Ему доктора прописали усиленный моцион, и...

5. Двуличный мальчишка

Входимость: 1. Размер: 12кб.

Часть текста: I Авторы уголовных романов и их читатели не поняли бы странной двойственной натуры мальчишки Алёшки — натуры, которая в свое время привела меня в восхищение и возмутила меня. Авторы уголовных романов и их читатели прославились своей прямолинейностью, которая обязывала их не заниматься смешанными типами — злодеи должны быть злодеями, добрые — добрыми, а если капелька качеств первых попадала на вторых или наоборот — все кушанье считалось испорченным… Злодей — должен быть злодеем, без всяких уверток и ухищрений… Он мог раскаяться, но только в самом конце, и то при условии, что, в сущности, он и раньше был симпатичным человеком. Добрый тоже мог стать в конце романа злым, бессердечным, но тоже при условии, что автор опрокинет на него целую гору несчастий, людской несправедливости и тягчайших разочарований, которые озлобят его. Ни в одном из таких романов я не встречал жизненного простого типа, который сегодня поколотил жену, а завтра подаст гривенник нищему, утром прилежно возится у станка, штампуя фальшивые деньги, а вечером вступится за избиваемого еврея. Человек — более сложный механизм, чем, например, испанский кинжал, вся жизнь которого сводится только к двум чередующимся поступкам: он или режет кому-нибудь горло, или не режет. Попадись автору...